След "черной вдовы"
Шрифт:
По-другому назвать то, что происходило всю последнюю неделю между ним и Светкой, Игорь и не мог бы. Он и сам был изумлен до крайности, когда вдруг сообразил, что они, оказывается, необычайно подходят друг другу, именно в физиологическом плане.
Она — холеная и необычайно выносливая физически, «атласная кобылица», как называл подобных женщин испанский поэт Гарсия Лорка, влюбленная в самое себя и давно избавившаяся от всяких комплексов и слова «нельзя» в своем лексиконе, — требовала только одного: чтобы он соответствовал ее желаниям и фантазиям. Причем постоянно. Она говорила, что в экстазе полностью отключается от любых болевых ощущений. И очень огорчалась, что ему надо на рассвете отъезжать на службу, оставляя ее в дачном одиночестве.
И он — тщедушный и сутулый, совсем не похожий на кумира своей юности Жан-Поля Бельмондо, невероятно, почти суеверно, стесняющийся броских, ярких женщин, к которым всегда испытывал необъяснимо сладкое влечение. Но при этом вечно неудовлетворенный, ввиду того что у его сухой, как щепка, и такой же колючей жены предметом единственной заботы был не он, тщедушный муж, а собственный салон красоты «Идеал». А теперь он оказался как бы между двух огней. Даже трех — дом, служба и летний домик в Мичуринце, из коих первых два безвозвратно меркли в его глазах, зато третий полыхал факелом и не обещал, а предлагал, дарил невиданное им доселе и прямо-таки невозможное наслаждение.
Последняя неделя была для него просто отчаянной — в самом прямом смысле этого слова. Жена давно привыкла к его поздним возвращениям, частым служебным командировкам, вечным задержкам и перестала обращать внимание на время его возвращения — явился среди ночи, усталый и разбитый, сам за собой ухаживай. Еда — в холодильнике, рюмка — в серванте. Какие проблемы? Многие так живут. Но теперь ему приходилось хотя бы через день заскакивать с безумными от усталости глазами домой, кидать в рот бутерброд, запивая сухую пищу холодным чаем, и терпеть, когда жена уснет, что не заставляло себя долго ждать, после чего он на цыпочках покидал дом, ограничиваясь запиской, что его срочно вызвали, и сломя голову мчался на Киевский вокзал, чтобы успеть на электричку. И проверялся, подобно Штирлицу, буквально на каждом углу: нет ли слежки, «хвоста».
А в Мичуринце его нетерпеливо ожидала Светлана, которая, несмотря на все страхи, которые он не без труда вбил в ее очаровательную, но поразительно легкомысленную голову, так до конца и не понимала, почему она тут скрывается и когда же все это безобразие кончится?! Почему тем же самым она не может заниматься с Игорьком у себя дома, где для этого созданы все условия?! И недовольно морщилась, когда он угрожающим тоном говорил ей, что во второй раз убийцы обычно не промахиваются. Она вздрагивала, хмурилась, будто догадывалась, на кого он намекает, но тайну свою так и не открывала. И даже на его настойчивые требования сказать наконец, кто такой Макс, о котором она однажды обмолвилась, неохотно ответила, что это один приставучий и противный ее ухажер из Питера. Он ревновал ее к каждому светофору, вот поэтому Виктор Нестеров и увез ее в Москву, пообещав, что уж тут ее никто не достанет. Так, значит, это за ней была охота? Светлана молчала, покачивала головой, пожимала плечами, морщась при этом и не говоря ни «да», ни «нет». Тянуть из нее жилы было бесполезно, и Нехорошее решил ждать, тем более что сам процесс ожидания был прямо-таки восхитительным. Хотя и… чреватым в какой-то степени.
И категорическое требование прокурора тоже не сильно его взволновало. Надо отыскать свидетельницу? А он что делает? Ищет… пока. Главное, чтобы какая-нибудь нелепость либо непредвиденная случайность не поломала вялотекущее расследование.
Не боялся он и показного гнева своего шефа. За годы работы с Демидовым Игорь уже узнал эту тайную для посторонних, да и для большинства своих же сотрудников, особенность характера прокурора. Вот он гоняет, ругает следователей, причем по какому-нибудь совершенно ничтожному делу, а потом словно меняет точку зрения и дает указание не торопиться, не рвать поджилки, передать дело другому следователю, у которого и своих-то, нераскрытых, — вагон и приличная тележка, где ж тому еще и новое форсировать?
Нехорошев уже подумывал, что, скорее всего, и это убийство шеф предложит передать кому-нибудь из коллег, а затем и следующему, чтобы уже окончательно утопить расследование, которое и без того катится ни шатко ни валко. ‘
И тут вдруг — нате вам! Звонок из Генеральной прокуратуры! Поневоле забегаешь! А потом этот неуместный сыщик, к которому явилась — черт же ее, старуху, принес! — Светкина тетка! И пошло-поехало… Подумалось даже, что простыми служебными неприятностями, замечаниями там и прочим, пожалуй, на этот раз не отделаешься. И теперь надежда на одного Демидова, который в курсе всех событий по этому делу. Ну почти всех. И он не захочет сдать, так сказать, своего верного сотрудника.
Однако слишком напористый и решительный вид посетителей заставлял Игоря Борисовича нервничать. Он не знал, что им известно, и боялся неожиданностей.
А Филипп внимательно наблюдал, как непроизвольно меняется выражение лица следователя, вынужденного выслушивать сухие и внешне вроде бы корректные, но на самом деле чрезвычайно обидные пассажи «важняка» из Генеральной прокуратуры Рюрика Николаевича Елагина — человека педантичного и въедливого в отличие от темпераментного Курбатова, который молчал и лишь яростно посверкивал глазами. Такая вот впечатляющая картинка. И когда Рюрик сделал логический вывод о том, что никуда, по всей видимости, Волкова из Москвы не уезжала, Филипп заметил, как напрягся Нехорошев, и, грозно уставившись на сникшего следователя, неожиданно для всех выпалил:
— Признавайся, засранец ты этакий, куда девку спрятал?
Нехорошев даже побелел от ярости. Но Филя, не обращая внимания, продолжил:
— Ладно, за «засранца» я извиняюсь. В конце концов, ты же хотел ее от бандитов спасти, так? Отвечай! А то хуже будет! Хотел?
И Нехорошев вдруг словно обмяк. Вытер дрогнувшей рукой вспотевший лоб и ссутулился.
— Хотел… Они ее не оставили бы в живых.
— Кто — они?! — Давить так давить, решил Филя.
— Убийцы… киллеры…
— Да это понятно, что не старушка тетушка. Ну спрятал, и правильно сделал, — уже спокойно закончил Филя. — А ее, кстати, никто у тебя отнимать и не собирается. Пусть даст показания и прячется себе дальше. Верно, мужики? — Филя победным взглядом оглядел «важняков».
— В общем, да, — ухмыльнулся Саша Курбатов и поощрительно хлопнул Нехорошева по плечу. — А я хотел тебе яйца оторвать, понял теперь, чего ты избежал? Вот и благодари Филиппа… Ладно, как ты считаешь, Рюрик, беседу нашу, — он кивнул на Игоря, — на прокурорский уровень выносить не будем?
– Ну а зачем? — без тени юмора ответил Елагин. — Если Игорь Борисович уже взвалил на свои плечи тяжкую ношу обеспечения безопасности свидетельницы, пусть себе и дальше ее тянет. Да и нам раскрывать место ее нынешнего обитания тоже ни к чему. Я правильно понимаю проблему?
Курбатов захохотал, почти заржал, как жизнерадостный жеребчик при виде кобылы.
— Правильно! — весело и нагло поддержал его Филипп. —Это ты верно подметил! Раз уж взялся, пусть сам и тянет, а мы ему мешать не будем. Но только после того, как Светлана Алексеевна ответит на наши вопросы. Мы-то ведь ее ни в чем не обвиняем. Опять же и тетя волнуется. Есть возражения?
Нехорошев убито молчал, словно прощался навеки со своей синей птицей, со своей едва не сбывшейся мечтой.
— Возражений нет, — с удовольствием констатировал Филя. — И чего, спрашивается, темнил, чудак… Ну что, мужики, тогда поехали?