След на лыжне
Шрифт:
И, будто угадав его мысли, из-за перегородки голос Ирины:
— Шиляк убил, боле некому.
За прошедший день эти слова уже навязли у Ивана в ушах. Иван пытался пресечь слух, но ничего не мог поделать. Грозил, что за клевету можно привлечь, — стояли на своем. И хоть бы кто один говорил, вся деревня затвердила: «Шиляк убил — больше некому».
Неизвестно, кто первый пустил слух. Возможно, Октябринка. Хоть она кричала другое: «Я его убила!» — но все понимали, что она имела в виду: из-за нее убийство. Ее сколько предупреждали:
— Гляди, девка, доиграешься с огнем — порешат твои ухажеры один другого.
Она только посмеивалась. Теперь женщины судачат между собой — досмеялась.
Но, если слушать бабьи
И завертелось, закрутилось. Не так это просто сыграть свадьбу без подготовки. Октябринкина родня не хотела ударить лицом в грязь, хотели справить свадьбу честь по чести, по-людски. Должно быть, предстоящая перемена в жизни повлияла на Октябринку — посерьезнела.
Лишь одно непременное условие поставила она своему избраннику — помириться с Шиляком.
— Боюсь его: убьет он кого-нибудь из нас.
Эти Октябринкины слова вспомнил дед Ступин, от него Иван услышал их. Уже после того, как участковый побывал в Ельниках, оконфузился там с браконьерами, он вернулся в Усово и начал расследование заново, с опроса всех и каждого, кто что-либо слышал, кто последним видел исчезнувшего жениха. Всех, верно, не успел еще повидать и опросить. Разговаривал с Октябринкой. Первый истеричный приступ горя у нее прошел. Рассуждала она здраво, отвечала на вопросы толково, не путалась. Особенно Иван не мучил ее, щадил. Ей и без него тошно. Каково-то слышать ото всех укоризну: «Доигралась!» Даже и те, кто не произносил вслух, думали так. А. что Октябринка умеет читать мысли, Иван не сомневался. Он и сейчас помнит ее глаза, как она посмотрела на него, когда он вторично явился в дом Ступиных. Словно пытала его: «И ты так считаешь: я виновата?» И по его ответному взгляду прочитала: он так не думает, не винит ее. Октябринка вздохнула было, но тут же ее лицо омрачилось. Участковый не винит, так сама она себя терзает: «Я убила!»
От нее Иван узнал одно: позавчера вечером, в канун свадьбы, Кеша обещал ей, что помирится с Шиляком, тот будет у них на свадьбе. И отправился к сопернику, мириться. Больше она не видела своего жениха.
— Страшно мне, — вырвалось у нее, и видел Иван, как всю ее передернуло, будто прошибло ознобом.
Что было дальше, после того как Анкудинов отправился к Шиляку мириться? Какой был между ними разговор? С Юрой участковый еще не беседовал. Знает только, что Кеша своего достиг: на другой день утром недавние соперники вместе отправились в райцентр выбирать жениху свадебный костюм и подарок для Октябринки. И костюм, и подарок — вот они, в доме у Ступиных. Подарок — магнитофон. Какой-то особенный, японский. Иван повертел его в руках, взглянул на квитанцию — дата совпадала.
Он все же спросил:
— Ты тоже думаешь — мог Шиляк убить?
Октябринка вздрогнула, судорога на миг свела ее губы. Не ответила, только кивнула — да она так считает: мог Шиляк убить.
Черт знает что, все убеждены — Шиляк. Тетка Ирина даже пристала к Ивану: почему он не арестует убийцу?
— Он убил. Ты погляди: на нем лица совсем нет, сам не свой ходит.
Это правда. Иван тоже заметил: не в себе Юра. Но ведь и то нужно принять в расчет: он же знает — все, как есть все, — подозревают его. Каково ему сознавать это? Поневоле будешь сам не свой. Пожалуй, если бы не факты, вот эти самые лыжи и палки, оставленные в сугробе, и то, что Юра в то время никак не мог находиться рядом с Кешей — сидел в кошевке, — так Иван поддался бы общему настроению и, чего доброго, арестовал бы невинного.
К утру метель затихла. Выглянуло солнце. День начинался ветреный и морозный. Снегу выпало немного, но все кругом перемело, и теперь уж точно никаких следов на лыжне и на дороге не осталось. Да и не ведал Иван, что еще можно извлечь из тех следов,
Сильно скрипело под ногами. Он направился в сельсовет связаться по телефону с районом, узнать, когда будет следователь.
Он уже миновал заулок, когда вспомнил ночное: собачий вой, выстрел и чью-то смутную тень. Кое-где следы, хотя и вылизанные ветром, сохранились. Сказать уверенно, что оставлены они этой ночью, а не раньше, нельзя. Проулок упирался в сосняк. Летом здесь полным полно бывает грибов. Местные ими брезгуют — уж больно тут все занавожено, — ходят за маслятами и рыжиками дальше, за старую лесосеку. Сейчас лежал снег чистый и ослепительно белый. Дальше следов не видно. Иван хотел повернуть назад, когда чуть в стороне, в рытвине, — из нее летом брали песок для домашних нужд — увидел выпирающий из сумета темный горб. Подошел ближе. В яме лежала дохлая собака. Иван сапогом отбросил снег и узнал Кешиного кобеля Буяна. На холке запеклась кровь. Вот, оказывается, кто пострадал сегодня ночью. На кобеле был ременный ошейник и обрывок веревки.
На этот раз Иван не сомневался — Шиляк пристрелил Буяна. Тем же путем он возвратился назад.
Бывая в Усово, Кеша Анкудинов всегда останавливался у своей вдовой бабки, Потапихи. Сам он родом из Шестаково, там и жил постоянно. Это в нынешнюю зиму, как начал ухлестывать за Октябринкой, Кеша зачастил сюда — больше в Усово ночевал, чем дома. Совсем перекочевал к Потапихе. Но. Буян оставался в Шестаково. Какая нелегкая пригнала его? Смерть свою искал?
Нужно еще наведаться к Потапихе. Кстати, вчера она первая и разнесла весть — Кеша и Шиляк помирились, вместе отправились на станцию, поедут в город за свадебными покупками. Попутно завернуть к Шиляку, спросить, не он ли стрелял ночью в кобеля.
По дороге встретил Настасью Сизиху, с неизменной подружкой Соней, тоже Сизых по фамилии, хотя и не родня Настасье. Женщины остановили участкового: им требовался свежий человек, которому вдвое приятней рассказать новость.
— Мой-то квартирант учудил — всю поленницу исколол.
Видать, это обстоятельство, что Юра Шиляк напоследок раздобрился, переколол ей все дрова, настолько ошарашило ее, что Настасья принялась рассказывать об этом вторично.
— Да ты уже говорила мне про дрова, — охолодил ее Иван.
— Это когда же?
— Вчера еще.
— Ой, правда, паря! Хотела сейчас во дворе прибрать, поленницу сложить — он не дал, сам, мол, сделаю. Полон чулан дров натаскал. Это, говорил, чтобы тебе в непогодь на улицу за растопкой не бегать.
Пока они разговаривали посреди улицы, из калитки вышел Шиляк с двумя пустыми канистрами. Что канистры пусты, видно было по тому, как он нес их. Головы не повернул — побежал куда-то, должно быть на склад. Не сегодня-завтра остатки их хозяйства вывезут на новое место, в Протасово. Это их машины вчера измяли проселок. Завтра утром уедет Шиляк. Делать ему здесь больше нечего. Сегодня же и надо решать с ним. Впрочем, если потребуется, найдут его и в Протасово — не за семью горами.
Иван хотел окликнуть его, но раздумал. Вернется со склада, тогда и зайти. Дошел до ограды. Поленницы не было на старом месте. Всегда она возвышалась над забором. Теперь, когда ее не стало, можно было, не заходя в калитку, сквозь просветы в досках видеть внутренность двора. Там протоптаны свежие — это уже после ночной метели — тропки. Шиляк наторил, таская дрова. Усердие на него нашло. Куча наколотых поленьев, пока еще не прибранных, нагромождена у задней стены дома.
Нужно было навестить Потапиху, но Иван вначале зашел в сельсовет. Без помех связался с милицией, узнал — следователь будет вечерней электричкой. Тут же подвернулась попутная машина на станцию. С нею Иван и решил поехать. А то неизвестно, будет ли еще попутная машина. Кстати, нужно допросить свидетелей тех, что вчера видели Кешу Анкудинова на вокзале и в электричке. Несколько имен Шиляк припомнил.