След Заур-Бека
Шрифт:
— Постой, — окликнул я.
Я вытащил из кармана сухарь и протянул ей. Она ещё крепче прижала к себе свёрток.
— Что вы, дядечка!
— Держи!
Она не решалась взять. И я смутился, потому что мне ещё не приходилось протягивать хлеб голодному. Чтобы помочь девочке, я сказал:
— Бери. Шура или как?
— Зоя.
— Правильно, Зоя. Маме привет…
Я отдал ей почти все сухари. Она хотела что-то спросить, но я резко повернул и ускорил шаг. Потом я посмотрел ей вслед. Как она несла хлеб! Женщина так не несёт своего первенца, как эта девочка несла хлеб…
Да, тяжело им здесь, в осаждённом городе. Тяжелее, чем нам. И опять я подумал о нём, о незнакомце. Изголодавшийся, изнервничавшийся человек, вот и всё. До чего я глуп со своими подозрениями! До чего глуп!
Примерно так рассуждал я про себя, когда заприметил ещё одного пешехода. Он вывернулся из-за угла, стремительно пронёсся мимо, и я застыл на месте.
Шинель. Петлицы военфельдшера. Лохматые брови. Сомнения не было. Это тот самый военфельдшер, который мне передал посылку на Боровую.
Он здесь! Так зачем же… Зачем он дал мне свою посылку? Я стоял ошеломлённый и следил за удаляющейся фигурой. Догнать его, спросить? Какой-то внутренний голос шепнул мне, что это не нужно. Лучше проследить. Я повернул назад. Через несколько минут произошло то, к чему я уже приготовился. Фельдшер исчез в знакомом парадном. Я вошёл во двор и расположился здесь на страже, приковав взгляд к окну в четвёртом этаже.
Раза три звонко встрепенулась флюгарка. И вдруг слабая, едва приметная мерцающая желтизна проступила в окне. В комнате за шторой горел свет…
Капитан Смоляков слушал мой рассказ. Он делал пометки в блокноте, скрытом от меня огромной каменной чернильницей, выпускал уголком губ папиросный дым и не прерывал меня. Когда я кончил, первый вопрос его был:
— Вы учились на химическом?
— Да.
— Кончили?
Я сказал, что перед войной учился на втором курсе и работал лаборантом у профессора Вощажникова — крупного специалиста в области органической химии. Лаборатория его слыла в институте… Тут капитан кивнул, давая мне понять, что имя Вощажникова ему известно. А в начале войны я ушёл в ополчение. Капитан опять кивнул и спросил:
— Вы узнали его?
— Фельдшера? Конечно, узнал.
— А того, в комнате?
— Нет, никак, товарищ капитан. Ну, никак.
— Подумайте.
— Да я уже думал.
— А он узнал вас? — спросил капитан выпустив весь дым сразу, и положил перо.
— Не знаю.
— Но он испугался?
— Да.
— А потом он пришёл в себя?
— Точно.
— Пришёл в себя, когда вскрыл посылку?
— Вот-вот, товарищ капитан. Стоя, развёртывал, торопился. Нитки рвал.
Смоляков улыбнулся.
— Понятно, — бросил он.
— Товарищ капитан! — воскликнул я. — Вы знаете? Вы знаете, кто это такой?
— Условимся, — ответил он, — что вопросы задавать буду я. В комнате никого больше не было?
— Нет.
— Голоса за стеной? Стук?
— Нет. Ни звука. Жуткая квартира. Тьма — и ни звука.
Он молвил с улыбкой:
— Темноты боитесь, снайпер…
Потом тень усталости набежала на его лицо. Мне показалось, что события на Боровой, о которых я сообщил, совсем не интересны. В самом деле — с чем я явился к капитану? С одними догадками и страхами. Но он не отпускал меня. Он повёл разговор о слёте снайперов. Тут я не преминул похвастаться. В повестке дня — мой доклад. Из дивизии на слёт послали меня одного. Воодушевившись, я начал доказывать, как важно изучить особенности своей винтовки.
Капитан остановил меня решительным кивком.
— Слёт откроется утром?
— Точно.
— Не знаю, удастся ли вам быть на открытии, — сказал он. — Может быть, и не удастся…
Я привскочил.
— Товарищ капитан…
— Сидите, — приказал он и закрыл блокнот. — Война, товарищ Селезнёв, не только на передовой. Иногда требуется сменить оружие. Кстати, из пистолета вы как? Не очень мажете?
— Не очень.
— Хорошо. Против темноты, которую вы не переносите, снабдим вас фонарём. Повторяю — с врагами мы сталкиваемся и здесь, в городе. Одно предупреждение: вы будете делать только то, что я скажу. Строго. Ясно вам?
Я в недоумении пробормотал, что мне всё ясно. Неужели я не попаду на слёт? Всей своей душой я рвался на этот слёт. И вдруг, из-за какой-то чепухи… Я ведь отлично видел, что капитан скучал, когда я рассказывал. В городе враги? О шпионах я читал, и читал с интересом, но мне представлялось, что они таятся в таких трущобах, окружены такими хитросплетениями паролей и шифров, что случайному человеку их не обнаружить. Может быть, и здесь идёт война. Не спорю. Но мне, снайперу, сподручнее всё же воевать на передовой, со своей винтовкой…
Так и надо было заявить капитану. Жаль, что подходящие, убедительные слова приходят мне в голову слишком поздно. Капитан ушёл, велев мне сидеть.
Он показался через полчаса. Подмышкой у него был толстый-претолстый портфель. Смоляков сел и оглядел меня.
— Учтите, Селезнёв, — произнёс он с неожиданной мягкостью, — это очень важное дело.
— Товарищ капитан! — начал я.
— Минуточку. Это очень важное дело. Имеете ли вы понятие, какое в городе положение с хлебом? Знаете ли вы, что сейчас муку доставляют на самолётах? Муку на самолётах — как слитки золота! Запасы у нас в Ленинграде… я не назову цифр, но мне страшно думать, какие это ничтожные запасы. И вот есть группа мерзавцев, которая хочет оставить город совсем без хлеба. Уничтожить хлеб.
— Уничтожить хлеб?
— Да. Со временем вы узнаете больше.
А пока — вот поручение. Отнести сегодня же и доложить.
Смоляков открыл портфель и вручил мне небольшой свёрток. Я чуть не вздрогнул от неожиданности: на свёртке, зашитом в холст, был адрес знакомого, теперь уже ненавистного дома на Боровой…
Что в посылке? Зачем она? И кто этот субъект, которому я должен её вручить? Враг? Наверное, враг — так же, как и тот в форме военфельдшера. Но если так, то почему они гуляют на свободе? Смоляков их как будто знает — и позволяет им разгуливать… Чепуха какая-то!