След Заур-Бека
Шрифт:
Смолякова я не спрашивал. Нельзя, так нельзя! Я не показал и вида, что мне хочется узнать от него что-нибудь больше. Сухо откозыряв, как полагается, я вышел. И вот я иду к Боровой с этим несносным грузом невысказанных вопросов.
Ветер порывисто сбрасывает с карнизов снег. Качаются обвисшие, ненужные провода. Я голоден. В левом кармане куртки, кажется, ещё остался один сухарь. С усилием стаскиваю перчатку, долго, старательно шарю. Платок, фонарь, записная книжка… Здесь! Шагаю дальше. Вот сдам посылку, вернусь
Боровая. Прежде всего во двор. Флюгарка дребезжит так, точно кто-то скребёт ложкой пустую кастрюлю. Поднимаю голову. В том окне темно. Но не весь ряд окон одинаково чёрен. Правее, в двух окнах сквозит свет.
Теперь я уже не думаю о еде. Я думаю, как поступить. Идти через парадную или с чёрного хода? Не сводя глаз с окон, я пересекаю двор. Отсюда ближе. Страшное нетерпение подгоняет меня.
Скорее, скорее, поспеть туда, пока не погасили свет, не сняли шторы. Застать в квартире свет!
А что, если…
Под окнами — крыша трёхэтажного флигеля. Что, если подняться туда по пожарной лестнице, подкрасться, прислушаться? Правда, капитан велел передать посылку — и только. Ну, что ж. Разведаю, спущусь и отнесу.
На крыше безумствует ветер. Встревоженная стайка облаков мчится надо мной. Луна пока закрыта, и хорошо, что закрыта. Я ползу, ползу, прижавшись всем телом к ледяной поверхности, так, как только снайпер умеет ползти. Над самым ухом грохочет громадная ржавая флюгарка. И это кстати. Меня не слышно. Облако не успеет открыть луну, а я буду уже у цели.
Наконец-то! Рука уже упёрлась в стену. Осторожно, медленно поднимаюсь и приникаю к окну. В первой раме стёкол нет. Во второй, внутренней, их мало. Вся рама заклеена плотной чёрной бумагой. Заклеена, как видно, наспех, потому что кое-где остались щёлки. Проклятая флюгарка! Теперь она мне мешает. В короткие интервалы тишины я пытаюсь уловить, что происходит в комнате. Прошуршали чьи-то шаги. Если бы не флюгарка… Сломать её разве? Нет, это не годится. Лучше вот так. И рука моя тянется к чёрному эрзац-стеклу.
Нащупываю плохо прикреплённый край и, не дыша, отгибаю к себе. Щёлка расширяется, мой жадный взгляд проникает в освещённую комнату и впивается во что-то серое, складчатое. Чуть больше отгибаю я бумагу. Серое отодвигается. Я вижу большую прозрачную реторту на маленьком, покрытом пятнами столике. Стискиваю зубы. Ясно, здесь что-то вроде лаборатории. Молнией проносится в мозгу фраза капитана: «Хотят уничтожить хлеб…» Чем уничтожить? Ядом каким-нибудь, который изготовляется здесь, за окном, в двух шагах от меня?..
«Спокойно, Селезнёв, спокойно, — говорю я себе. — Сейчас мы узнаем, кто там». На нём серый пиджак. Значит, чтобы увидеть его лицо, нужно заглянуть повыше. Пальцы мои дрожат. Я напрасно сую их в рот — дрожат они не от мороза. Второй проём я делаю в форточке. Ничего. Ничего, кроме жёлтых птичек, глупых жёлтых птиц на обоях. Но вот слышатся шаги. Я вижу его.
Да, я вижу его и не верю своим глазам. Это невероятно. Это чудовищно. Передо мной — с поднятой в руке пробиркой мой бывший учитель, профессор Вощажников. С минуту я смотрю на него в полнейшем смятении, не зная, что подумать и что предпринять, а затем…
Затем произошло то, чего я меньше всего ожидал в эту минуту. В комнате погас свет. Почти одновременно раздался звон разбитого стекла, и всё стихло…
Я не отходил от окна.
Может быть, свет зажжётся снова?
Вощажников! Он с ними, с фрицами, он враг, он хочет отнять хлеб… Вырвать кусок хлеба из хрупких, тоненьких пальцев Зои…
Должно быть, в этот миг я почувствовал, что Смоляков прав. Война не только на передовой. Война везде. Уж если Вощажников здесь… А старик он был жёсткий, замкнутый. Многие студенты его не любили. Как он кричал на меня, когда я сказал, что у него неинтересно работать! С ним жили дочь и зять. У зятя, помню, немецкая фамилия: Клих.
И тут словно прорвалась в глубинах памяти сокровенная плотина. Клиху я отдал первую посылку. С Клихом я разговаривал в тёмной комнате. Клих, зять профессора, здесь, это был его голос! Теперь ясно. Вощажников и зять — одна шпионская компания. Мерзавцы! Что же я стою, как истукан, стою и не двигаюсь, когда надо выдавить к чёрту раму, отыскать их там, схватить и представить Смолякову! Нет, нельзя. Приказ есть приказ. Вручить свёрток, не поднимать шума, доложить… Сознаюсь, никогда не было у меня такого соблазна перевыполнить приказ начальника, как в это мгновение.
Скрепя сердце, я спустился вниз, зашёл с чёрного хода и долго молотил кулаками в дверь. Никто не отпирал. Дверь крепкая, массивная — не сломаешь. Попытался с парадной. Там я так же безуспешно стучал, дёргал звонок, и вдруг, случайно задев скобу, выяснил, что дверь не заперта. Она подалась и впустила меня в кромешную тьму.
Я крикнул:
— Эй! Есть кто?..
Только слабое, звенящее эхо ответило мне.
Полосуя лучом фонаря темноту, я вступил в коридор. Обернулся, осветил пройденную переднюю. Что, если за мной следят? Вдруг я в ловушке и меня схватят сзади, зажмут рот?..
Каким-то чутьём уразумел, что надо запереть за собой парадную дверь. Вернулся, заложил засов, снова устремился в коридор. Из мрака выплыла белая, мертвенная голова. Холодным потом прошибло меня… Спокойно, спокойно! Это бюст, странный бюст какого-то вельможи с буклями. Что там мерцает дальше? Зеркало, прислонённое к стене. Рядом ваза. Из неё, вместо букета цветов, торчат железные угольные щипцы. Неожиданные, разнообразные вещи расположены вдоль стен — похоже, что, когда рядом взорвалась бомба, они все сдвинулись со своих привычных мест, перемешались…