След зверя
Шрифт:
— …в течение трех лет он был одним из камергеров нашего покойного святого отца Бонифация…
Искорка заинтересованности вспыхнула в этом странном неподвижном взгляде.
— А потом история с женщиной… потасовка, одним словом, немилость.
— Когда?
— Незадолго до кончины нашего Папы, да хранит Господь его душу.
— Если это так, пусть суд Господа отмоет его от многочисленных грехов, — язвительным тоном согласился Ногаре.
Ногаре был человеком веры, требовательной веры, заставлявшей советника короля ненавидеть Бонифация, который, по его мнению, был недостоин величия
Одно или два имени кардиналов, которых прочили в Папы, — вот что стремились узнать приор и Великий магистр прежде, чем вмешаться. Смерть Бонифация VIII не смягчила враждебности, которую питал Ногаре к покойному Папе. Что касается оскорбления, которое понтифик публично нанес Ногаре, назвав его «сыном катара», — оно по-прежнему задевало советника короля за живое. Когда Ногаре узнал о смерти Папы, он довольствовался тем, что процедил сквозь зубы:
— Пусть он встретится со своим Судией.
Ногаре никогда не забывал о том, кого считал в лучшем случае чудовищной Божьей немилостью, а в худшем — посланником дьявола, жаждущим погубить святую Церковь.
И только сейчас он впервые внимательно посмотрел на молодого человека, скромная поза которого вызывала у него удовлетворение.
— Сядь… Франческо, так?
— Так, мессир.
— Служить Папе — это огромная честь и большая привилегия. Но ты все испортил, к тому же из-за девицы.
— Речь шла о даме… Ну, почти.
— Какой галантный мужчина! Одним словом, о зрелой девице. И чему научила тебя столь почетная служба?
Крупная рыба попалась на крючок. Приор был прав. Несмотря на свой проницательный ум, Ногаре был человеком страсти, страсти к государству, страсти к королю, страсти к праву. Страсть заставляет идти вперед, но она ослепляет.
— Многому, монсеньор, — вздохнул Леоне.
— Тем не менее мне кажется, что это многое тебя не радует.
— Потому что святейший человек был… Ну… Любовь нашего Господа должна снисходить без…
Быстрая улыбка пробежала по тонким губам Ногаре. Он клюнул на приманку. Что, в сущности, знал этот племянник ростовщика? Даже если речь шла о гнусных сплетнях, они сослужат Ногаре добрую службу, укрепят в ненависти к Бонифацию. Тем более что эти камергеры снуют повсюду, обмениваются маленькими секретами о содержимом ночных ваз или разговорах в альковах, в которых часто вершатся государственные дела. Тошнотворный слизистый понос у могущественного человека может предвещать скорое появление его преемника. Вновь повернувшись к Джотто, Ногаре спросил:
— Значит, ваш племянник подхватит факел банка?
— О нет, мессир, и я очень этим опечален. У него нет вкуса к денежным делам, и я сомневаюсь, чтобы у него был к ним талант. Среди своих высоких связей я ищу сеньора, который пожелал бы взять его к себе на службу. Он очень умен, бегло говорит на пяти языках, не считая латыни, а эта прискорбная история с девицей умерила его пыл. Можно сказать, он стал монахом. Он очень надежный и знает, что в нашей профессии молчание стоит дороже золота.
— Интересно… Чтобы доставить вам удовольствие, мой друг Джотто, я мог бы взять его к себе на пробу.
— Какая честь! Какая бесконечная честь! Какая благожелательность, какая честность… Я даже не надеялся…
— Это потому что я дорожу нашими сердечными и плодотворными отношениями, Джотто.
Леоне притворился, будто он тоже бесконечно признателен Ногаре, преклонил колено, опустил голову и положил руку на сердце.
— Ну будет… Завтра я жду тебя к первому часу [79] , мы вместе помолимся. Я не знаю лучшего средства стать ближе друг другу, чем молитва.
79
Первый час —около половины восьмого, первая дневная служба, сразу же после восхода солнца, непосредственно перед мессой.
Наконец Ногаре перешел к тому, что его больше всего волновало. Новый заем, тридцать тысяч ливров, целое состояние! Плезиан сделал как можно более точные расчеты. Именно в эту сумму им обойдутся многочисленные сделки с французскими кардиналами, услуги различных посредников, которые придется оплачивать, не говоря уже о «подарках» прелатам, чтобы те отказались от своих притязаний на верховную власть в пользу единственного кандидата — кандидата Филиппа. Что касается короля, он еще не сделал своего выбора. Происхождение нового избранника не имело значения, главное, чтобы он перестал совать нос в дела Франции. Монарх был готов оказать помощь и предоставить свою казну тому, кто это ему гарантирует.
Ни Джотто, ни Леоне не обмануло объяснение, предоставленное советником: подготовка нового крестового похода для отвоевания Святой земли. Филипп был слишком озабочен обстановкой во Фландрии и Лангедоке и не мог себе позволить распылять силы. Тем не менее приветствовать любой новый проект подобного рода считалось хорошим тоном, и Джотто не был исключением из правил.
— А какие условия, мессир, вы ставите нам, поскольку речь идет о сумме, конечно, не астрономической, но довольно внушительной?
— Проценты, установленные Людовиком Святым.
Джотто был готов к такому ответу.
— А срок уплаты по векселю?
— Два года.
— Что? Но это так не скоро, я не знаю, будут ли мои заимодавцы…
— Восемнадцать месяцев, и это мое последнее слово.
— Очень хорошо, мессир, очень хорошо.
Немного погодя они вышли из толстой башни Лувра. Джотто довольно потирал руки.
— Вы удовлетворены, рыцарь? Вот вы и пристроены.
— Не жди от меня благодарности, банкир. Что касается моего настроения, это не твое дело. Я буду по-прежнему жить у тебя.