След зверя
Шрифт:
Человек остановился и прислушался. В руках он держал маленькую ивовую корзину, ручка которой была перевязана белой лентой. В этот час отдыха в приемной никого не было. Дыхание архиепископа было спокойным и ровным. Взгляд человека упал на наполовину пустой бокал с настойкой из шалфея и тмина, которую камерленго пил в полдень как средство от вздутия в животе. Очень неприятный, но надлежащий вкус, поскольку он позволил скрыть горечь порошка опиума, количество которого было рассчитано на то, чтобы вызвать коматозное забытье.
Бесшумно, не тревожа застывший воздух, человек прошел за массивным столом, инкрустированным слоновой костью, перламутром и ромбами из бирюзы. Рука в перчатке приподняла гобелен с изображением застенчивой полупрозрачной Пресвятой
Человек наклонился и преодолел четыре туаза, отделявших его от выполнения миссии.
Просторный зал пустовал, как это и было предусмотрено. Бенедикт XI еще не вернулся после полуденной трапезы. Он не был замечен в грехах, если не считать небольшой слабости к хорошей еде, в частности той, что напоминала ему о счастливых годах, когда он был епископом Остии. Человек шел вперед по толстому ковру с пурпурными и золотыми узорами, покрывавшему почти весь мраморный пол. Стол, за которым заседали, напоминал о Тайной вечере. Посредине зала стояло богато украшенное папское кресло с белым балдахином. Силуэт поставил корзину на стол, прямо напротив кресла. Вдруг его лицо исказилось от боли, которую причиняли еще нывшие плечи. Фиги. Великолепные зрелые фиги, каких только можно было желать. Прежде чем стать Бенедиктом XI, Никола Бокказини так любил их.
Послеполуденное заседание началось с опозданием, поскольку пришлось будить камерленго Бенедетти. Он был бледным как полотно, и у него кружилась голова. Он с трудом мог говорить, что удивило собравшихся, знавших его как человека, наделенного признанным ораторским талантом. Тем не менее Бенедикт XI внимательно выслушал советы своего камерленго. Несомненно, Гонорий был единственным настоящим другом, привязавшимся к нему после того, как он стал Папой. Он был ему за это тем более благодарен, что прелат не скрывал своей привязанности к Бонифацию VIII. Бенедикт XI охотно соглашался, что не обладал ни властностью своего предшественника, ни его манерами, достойными Юпитера. Не было у него и императорского видения Церкви, у него, человека, глаза которого становились влажными при упоминании о мученичестве Христа и бегстве Марии. Поэтому безупречная поддержка камерленго была для него очень важна, а впоследствии стала и вовсе бесценной.
Папа был встревожен. Отлучение Гийома де Ногаре от Церкви не понравится королю Франции. И все же требовалось стукнуть кулаком по столу. Отсутствие наказания выдаст страх, который он питал к этому неумолимому государю. К тому же оно может еще больше уменьшить политическое влияние Церкви. Гонорий Бенедетти убедил Папу: прямое нападение на Филиппа Красивого может обернуться самоубийством. А вот Ногаре был вполне приемлемым козлом отпущения. Бенедикт по очереди слушал своих советников, лакомясь фигами. Он был до того озабочен, что фиги показались ему едкими, и он не получил от них того удовольствия, которое они обычно доставляли ему.
Дворец Лувра, окрестности Парижа, покои Гийома де Ногаре,
июль 1304 года
Они покинули улицу Бюси чуть позже девятого часа. Франческо де Леоне, следовавший в двух шагах за Джотто Капеллой, чтобы подчеркнуть свое подначальное положение, опустил голову.
Работы по возведению дворца на острове Сите, задуманного Людовиком Святым, до сих пор не начались, и вся государственная власть еще была сосредоточена в суровой крепости Лувра, расположенной сразу за границей столицы, недалеко от ворот Сент-Оноре. В цитадели, которая по-прежнему была лишь неприступным донжоном, построенным по приказу Филиппа Августа, стремившегося сосредоточить в одном месте канцелярию, счетную палату и казну, все ютились, как могли.
По улице Сен-Жак они дошли до Малого моста, затем пересекли остров Сите, чтобы попасть на Большой мост, называвшийся еще мостом Менял, который упирался в улицу Сен-Дени. Они свернули налево, словно возвращаясь обратно, но на этот раз по правому берегу, чтобы добраться до Толстой башни Лувра. Торговцы, рыбаки Сены, зеваки, нищие, уличные девки, мальчишки толкали друг друга, окликали, бранилась в этом переплетении узких, провонявших нечистотами улочек. Плющильщики [77] и мельники, вручную тащившие свои тележки, оскорбляли друг друга, загораживали проход, утверждая, что они пришли первыми.
77
Плющильщики — молотобойцы, превращавшие металлические прутья в листы, а затем продававшие их мастерам, изготавливавшим различные предметы.
Джотто пробурчал, скорее по привычке, чем в надежде завязать разговор со своим молчаливым спутником:
— Только посмотрите на это нагромождение. Все хуже и хуже! И когда они только решат построить новые мосты? Мы проделали тройной путь, хотя Лувр находится в нескольких сотнях туазов от улицы Бюси.
На что рыцарь невозмутимо ответил:
— Тем не менее лодочники перевозят людей и товары от Лувра до Нельской башни, разве нет?
Джотто посмотрел на него как побитая собака, а потом признал:
— Да… но им надо платить.
— Так ты ко всем своим грехам добавил и скупость? А ведь я думал, что та скромная еда, которой ты меня угощал, была знаком твоего внимания к моему здоровью.
Но Капелла не собирался оплачивать два перевоза. У него разыгралась подагра, нога ныла от щиколотки до колена, но тем хуже! Они пойдут медленно.
Привратник встретил их с надменным видом, в полной мере свидетельствовавшим о том удовлетворении, которое он получал от своей маленькой должности. Им пришлось ждать добрых полчаса в прихожей мсье де Ногаре. За это время они не обменялись ни единым словом.
Наконец их ввели. Леоне встретился с их самым серьезным противником, поскольку речь не могла идти о Гийоме де Плезиане, которого Джотто описал как красивого весельчака. Мужчина лет тридцати, который стоял за заваленным документами длинным столом, заменявшим бюро, был невысокого роста, почти тщедушным. Его голову и уши покрывала ярко-синяя велюровая шапочка, заострявшая и без того худое лицо, освещаемое горящим взглядом, который делали почти неприятным веки, лишенные ресниц. Несмотря на увлечение роскошной одеждой, словно выставленной напоказ, и моде, укоротившей мужские наряды, Ногаре остался верным скромной длинной мантии легистов. Поверх мантии он носил безрукавку с разрезом спереди, единственным украшением которой была оторочка из беличьего меха [78] . В камине ярко пылал огонь, и Леоне спросил себя, не выказал ли больной Ногаре знак дружбы, согласившись их принять?
78
В то время беличий мех ценился очень высоко. Чтобы подбить мужское манто, требовалось поймать более двух тысяч белок.
— Садитесь, мой добрый друг Джотто, — пригласил Гийом де Ногаре.
Франческо де Леоне остался стоять, как и подобало приказчику банковского дома. Наконец легист сделал вид, что заметил Леоне, и спросил, не глядя на него:
— А кто ваш спутник?
— Мой племянник, сын моего покойного старшего брата.
— Я не знал, что у вас был брат.
— У кого его нет? Франческо. Франческо Капелла. Мой племянник оказал нам большую честь…
Ногаре докучали пустые разговоры. К тому же светское терпение не входило в число его достоинств, но он слушал банкира с легкой улыбкой на губах. Тридцать тысяч ливров, которые он надеялся занять у него, стоили определенной снисходительности.