След зверя
Шрифт:
— Нет, конечно, нет. Ты правильно поступил. Осторожней, осторожней… Ведь это волосы, а не грива рабочей скотины.
— В чем я сильно сомневаюсь, монсеньор.
— Ну, и что Клеман? Какая история?
— Его дама приказала ему добраться до ваших земель.
Ронан тяжело вздохнул и продолжил:
— Он очень испуган. Я так понял, что он не хотел ее покидать, но она ему приказала. Он ждет вас.
— Ну, ты уже закончил со щеткой? Конечно, я сияю, как новый золотой су!
— Кстати, о новых су…
Ронан замолчал. Когда он заговорил вновь, его голос звучал довольно напряженно:
— Он спросил меня, сколько будет стоить ужин, которым я накормил его ночью. Он мне объяснил, что
Артюс закрыл глаза, притворившись, что в них попало мыло. Его сердце, которое он считал замолчавшим навеки, вновь забилось. В груди разливалась острая, но столь желанная боль. Любовь так давно ушла из его жизни, и он думал, что сейчас он открывает ее вновь. Огромная любовь Клемана к своей даме, любовь дамы к этому храброму мальчику, его любовь к Аньес. Семь золотых су. Все ее мизерное состояние. Его едва хватило бы на манто, подбитое беличьим мехом.
— Да, да… Я закончил, — сказал Ронан. — Повторяю, мальчик отдохнул, поел и ждет вас, монсеньор.
Артюс вылез из ванны и позволил себя вытереть, сгорая от нетерпения.
Артюс ходил взад и вперед, скрестив руки за спиной, слегка нагнувшись вперед. Сине-зеленые глаза следили за ним, замечали малейшее движение. Клеман в нескольких словах все ему объяснил. Инквизиция, клеветнические измышления Мабиль, приезд доминиканца, время благодати, которое течет, как песок сквозь пальцы. Едва сдерживая рыдания, Клеман рассказал графу, что мадам Аньес боялась, что его арестуют. Он поведал, что она заставила его поклясться душой: он должен был уйти и не возвращаться. Бежать, оставив ее наедине с инквизицией. А потом ребенок замолчал, поскольку его слова утонули в слезах, так он боялся за нее.
Граф д’Отон подошел к столу, чтобы еще раз прочитать письмо Аньес.
Мсье!
Поверьте, мне очень жаль, что я вынуждена Вас беспокоить. Поверьте также, что я остаюсь Вашим покорным и верным вавассалом и что Ваше решение будет моим.
Сейчас я оказалась в опасной и очень деликатной ситуации. Я должна ей противостоять. И я к этому готова, по крайней мере я так надеюсь. Бог мне поможет. Но не в этом состоит моя покорнейшая просьба, ибо речь идет именно о покорнейшей просьбе. Вы знаете Клемана. Он верно служил мне, и он очень дорог моему сердцу. Это чистая и надежная душа, и поэтому он заслуживает, чтобы его кто-то защитил.
Когда я поняла, что мне надо удалить Клемана от себя, чтобы обеспечить его безопасность, я вспомнила о Вас. Ну разве это не странно?
Если Вы, выслушав Клемана, сочтете, что не можете приютить его в своем доме, умоляю Вас, при всем моем послушании и уважении, позвольте ему уйти, не ставя никого об этом в известность. Я дала ему семь золотых су, все, что у меня было. Какое-то время он сможет прожить на эти деньги. Я буду Вам весьма признательна за это.
Я не виновна ни в одном из чудовищных преступлений, в которых меня обвиняют, а Клеман тем более. Я знаю причину этих козней, которые призваны меня погубить, но смутно подозреваю, что она ускользнула от понимания человека, затеявшего их. Как бы то ни было, примите, мсье, мои заверения в том, что Ваш визит в Суарси оставил лучшие воспоминания за все время моего вдовства. Чтобы быть до конца честной и если Вы мне это позволите, признаюсь Вам, что у меня не было столь приятных моментов с тех пор, как смерть забрала с собой мадам Клеманс де Ларне. Пусть она покоится с миром.
Да хранит Вас Господь, да хранит Он Клемана.
Шквал противоречивых эмоций захлестнул графа, помешав ему обратиться к этому хрупкому, не по годам развитому мальчику, стоявшему напротив, с гордо поднятой головой, смелым взглядом, несмотря на страх. Но почему она не приехала просить помощи? Он мог бы вмешаться, заставить инквизитора отказаться от своих обвинений. Разумеется, инквизиция была очень могущественной, но не до такой степени, чтобы позволить себе вызвать недовольство короля Франции, а Артюс унизился бы и до того, чтобы уговорить короля вмешаться. Ради нее. Филипп понял бы его. Филипп был великим королем и человеком чести и слова, когда дело не касалось государственных интересов. Кроме того, король не питал особой любви к Церкви и инквизиции, хотя при необходимости прибегал к их помощи.
Эта женщина потрясла его, привела в отчаяние, сделала покорным, растрогала его так, как это прежде никому не удавалось. Равной ее смелости была только ее безумная слепота. Что? Она рассчитывала в одиночку вступить в бой с великим инквизитором? Разве у нее было оружие?
Нет, она не была слепой. Она была рысью, как ее и описывал Монж. Сейчас она делала обманные движения. Она прятала малышей, подставляя свою грудь противнику, чтобы отвлечь его.
Действительно ли она верила в возможность броситься на врага, вонзить свои клыки в его презренную плоть? Она не была им ровней. Они обладали властью, почти полной неприкосновенностью, поскольку оправдывали друг друга за допущенные прегрешения, какими бы те ни были.
А если она это знала? Если речь действительно шла о намеренном самоубийстве? Самки рыси способны на такое. Граф был охотником и знал об этом. Он всегда прекращал борьбу, давая хищнице возможность убежать. Однажды одна из рысей, преодолев несколько туазов, обернулась и внимательно посмотрела на него своими желтыми глазами, прежде чем исчезнуть, как привидение, в зарослях. У Артюса появилась сбивающая с толку уверенность: рысь послала ему прощальный привет, возможно, благодарность. Но этот хищник-паразит, как его описал Клеман, не разожмет когтей и не отпустит свою добычу. У Аньес не было ни единого шанса.
Артюс стукнул кулаком по столу и выкрикнул:
— Нет!
Клеман не шевельнулся.
— Надо найти выход, — бормотал Артюс. — Но какой? Мы остались без Папы. Ходатайство, даже от имени короля, затеряется в коридорах Ватикана. Там все будут ссылаться на отсутствие Папы, чтобы оправдать свое бездействие.
Клеман, стоя неподвижно, ждал, сам толком не понимая, чего именно он ждет от этого человека. Возможно, чуда. Он сказал:
— Разве в прошлом году мсье Карл де Валуа, брат короля, не получил Алансонское графство в качестве апанажа?
— Получил.
— Дом инквизиции, к которому приписан Никола Флорен, находится в Алансоне, — продолжал настаивать ребенок.
— Если вмешательство королевского дома могло бы нам помочь, я остановил бы свой выбор на Филиппе, а не на нашем добром Карле. Дипломатичность не входит в число основных достоинств Карла. Мой мальчик… Карл ничего не сможет сделать, хотя он и граф Алансонский. Инквизиция не подчиняется никаким приказам, если только они не исходят от Папы.
— Но у нас нет Папы, — повторил Клеман.