След
Шрифт:
– Вечно Синее Небо повелело мне править народами. Властью, данной мне Небом, повелеваю встать над русским улусом, над людьми его и над всеми князьями… Михаилу Ярославичу, - наконец произнёс Тохта, помолчал и добавил: - А выход дашь не менее, чем тот обещал, - пальцем указал он на Юрия.
– Пусть хранит тебя твой Иса…
– Но!..
– Разве в твоей земле говорят князю: но?
– удивился Тохта.
В тот же день, напакостив по мере сил и возможностей и только теперь по-настоящему устрашась Михайлова гнева, Юрий бежал из Сарая.
О,
«Не жить, не жить ему рядом!» - выла душа.
И отныне лишь в том одном был свет непроглядной Юрьевой ночи.
А на Руси, оставленной в сомнении и безначалии, пока князья её тягались в Орде за власть, без них, но их именем уже творилось всякое беззаконие.
Орех, и тот надвое колется, а тут Русь!
Хоть смирна и покорна она до времени, вроде лежит себе неподвижной колодой, как в тяжком похмельном сне, ан зыбок да неверен тот сон - крикни ей, позови за собой, враз очухается и, не разобрав спросонок, куда зовут, побежит без пути по ухабам да кочкам, самою себя разнося в кровавые лоскуты. Ну а тех горлодёров-будильников, что мерзкими криками будоражат, зовут «в даль светлую», подманивают невыполнимыми, лживыми обещаниями, коли Бесу понадобится, всегда столь отыщется, сколь и надобно, чтоб смутить Русь доверчивую.
Да ведь что ещё поразительно: чем невыполнимее обещания, тем охотнее мы на них откликаемся. Вот уж истинно, не живём, а спим и во сне из века в век один и тот же сон видим: кабы проснуться да враз зажить счастливо. Тут кой горлопан и грянет над ухом:
«Айда, за мной!..»
И понеслась душа в рай!
А после, как опамятуемся, так онемеем от ужаса - чего натворили! И каемся: истинно, Бес попутал! Да вот только кровь - не грязь, с рук не смывается.
За то, поди, и наказаны…
Иван, пытаясь упрочить в умах Юрьево имя, а следовательно, и значение Москвы, по всей Руси разослал людишек сеять смуту и рознь. В большие же города, в те, где верно рассчитывал найти союзников, отправил посольства. Для пущей важности во главе их поставил братьев - Бориса и Афанасия. Борис пошёл с боярами в Кострому, Афанасий - в Нижний. В Великий Новгород должен был пойти Александр, но тот заупрямился - в Новгород побежал старый, но скорый на ногу, преданный Фёдор Бяконт.
И в Нижнем, и в Костроме москвичей встретили в ножи, д тех из своих горожан, кого заподозрили в сочувствии к Юрию, начали бессудно бить и зорить. Подозрение в сочувствии - понятие широкое, а потому кровь отворяли щедро. В Нижнем повесили тех бояр и купцов, что надысь помогали Юрию. Правда, вместе с ними и многих иных без вины прихватили.
Словом, по кратким, хотя и вполне определённым словам летописца о происшествиях того времени: «Бысть замятия на всей Суздальской земле, во всех градех…»
Бесчинствовали по пословице: бей своих, чужие бояться будут. В самом деле, есть ли ещё у какого иного народа такая пословица несуразная?
Впрочем, хитромудрый Фёдор Бяконт вернулся из Великого Новгорода жив-здоров и вовсе не опечаленный. На чём поладил он с вятшими новгородцами, неизвестно, однако, судя по тому, как долго с глазу на глаз отчитывался он о своём посольстве перед Иваном Даниловичем, было ему что рассказать.
Но самое непредвиденное, да по сути и гнусное, случилось под стенами Переяславля. А виной тому стал Акинф Великий, быть ему пусту!
Произошло же вот что…
Акинф Ботрин, выжитый из Москвы братьями, по сю пору чувствовал яростную обиду и ненависть к Даниловичам, обошедшимся с ним не по чести. Причём большую ненависть он испытывал даже не к Юрию, а к Ивану. Так вот, сведав о том, Что Иван покинул Москву и укрылся в Переяславле, боярин начал мучить тверичей. Знать, зажглось ему отомстить до последней крайности. Да к тому ж под шумок вернуть свою переяславскую вотчину, с которой москвичи-то согнали.
А здесь удача какая! Князь Михаил Ярославич в Орде, Юрий - там же в его противниках, а Ивашка-гнусавый - кой противник ему, Акинфу Великому? Да если он, Акинф, хоть и без Михайлова ведома, ныне прищемит хвост москвичам добудет князю Переяславль, али князь на него за то осердится? Нет, никак нельзя было Акинфу Ботре такого удобного случая упустить. Да и Бес, поди, рядом был! Разве устоишь перед искушением?
Ну и пошёл Акинф горло драть. А горло-то у него лужёное!
– Москва на Тверь поднялась! Нешто не накажем спесивцев?
– Да, правда, спесивы больно… Есть за что и посечь, - скребли бороды тверичи. Однако же сомневались.
А Акинф, знай, своё гнёт:
– Голыми руками возьмём! Славу - князю! Нам - имение! Али не Михаил князь велик? Вернём под Тверь дедову отчину! За Михаила!..
– Так и предают, твоим же именем прикрываясь.
И вот беда, не нашлось никого в Твери урезонить Акинфа пустоголового. Да путных-то и не слушали. Ведь, ясное дело, на худое-то всегда легче подбить, чем на доброе.
Словом, наскоро сбив дружину, повёл её боярин на Переяславль. Как ни внезапно он подступил, однако же с ходу-то обломал копьё о неприступную переяславскую крепость. Да ведь не спрохвала войну начинают! Одумались тверичи, стали уговаривать Ботрю отступиться, только куда там! Злой, что глухой!
– Подниму, - кричит, - на копьё Ивана! Ан вовсе не по Акинфову вышло!
Взяли город в осаду. Ботре уж и то в радость, что он всякими словами противника своего поносить может. А только и самыми охульными ругательствами война не выигрывается. Пока он так без всякой пользы бранился, клекоча индюком, нагрянул из Москвы боярин Родион Несторович со своей рваной ратью. Родион Несторович подпёр тверичей со спины, а в лоб им переяславцы из ворот выскочили. И началась резня…
Из тысячи с лишним ратников, что увёл за собой Акинф, в Тверь вернулось не боле полутора сотен. А боярину Акинфу Великому собственноручно снёс голову боярин Родион Шесторович Квашня. (Не суть дело в прозвище!) И, взоткнув ту глупую голову на копьё, так на копье и преподнёс Ивану Даниловичу: