Следопыт
Шрифт:
Мужик пнул ногой свою амуницию.
— Тут все мои бебухи, все трекляте життя. А вот и пропуск в завтрашний день. — Достал из шаровар мятую, потертую газету, выложил на стол.
Смолин развернул «Правду Украины». В глаза сразу бросился напечатанный крупным шрифтом Указ Президиума Верховного Совета Украинской ССР об амнистии и трудоустройстве членов так называемого объединения украинских националистов при условии их полного разоружения и добровольной сдачи органам Советской власти.
— Явился с повинной! —
— Допустим, — произнес Смолин свое любимое словечко. — А почему ты не явился с повинной к нам на заставу?
— Чтобы больше веры было в мой пропуск.
— Ну, а если бы мы сюда не забрели, в этом случае ты бы что делал?
— Пришел на заставу. Я туда дорогу добре знаю.
— А записка, которую ты нацарапал: «Ищи ветра в поле»? Почему ты, идя с повинной, решил поиздеваться над нами?
— Не для вас я ее написал. Сообщнику, Петру.
— Где он?… Вы вдвоем переходили границу?
— Так. Нас было двое. Но через кордон мы перешли самостоятельно, каждый по своему маршруту. Договорились встретиться завтра ночью у дороги в Межгорье, в трубе.
— Он тоже с повинной пришел?
— Куда там! Зверюка. Службист безпеки. Гестаповец. Вешал и расстреливал.
— Он где перешел границу?
— Около Ковалей.
— А явка?
— Там же.
Многое прояснилось для Смолина, однако еще и еще напрашивались вопросы:
— Ты домой от трубы как добрался?
— На подводе.
— Что за подвода? Попутная? Или заказанная из-за кордона?
— Свояк Роман Горбань в лес ездил по дрова. Прихватил по дороге. Случайно так вышло.
— Прихватил, замаскировал и благополучно доставил прямо сюда?
— Нет. Сначала на свое подворье привез. Оттуда я домой перебрался.
— Тебя видел кто-нибудь?
— Ни одна душа. Я умею прятаться.
— Да, умеешь… Твой свояк Роман знает, что ты явился с повинной?
— Нет. Голова его еще темная, забитая бандеровской брехней.
— А твоя, значит, прояснилась?
— Так. Еще до этого Указа. Не по дороге мне с бандерами. Поздно, дурак, спохватился. Эх, товарищи! Не заслуживаем мы амнистии, по правде сказать. Много зла натворили на своей земле. Советское правительство пожалело нас. Век будем благодарить нашу владу за такую милость.
Смолин сурово посоветовал:
— Если хочешь, чтобы тебе верили, поменьше произноси пустых слов и больше говори правды о себе и бандеровском подполье. Пока ты не имеешь никаких прав хвалить Советскую власть. Ну чего ты вылупил глазищи? Не понял?
— Понял!
— Вот и хорошо. Теперь перекур. — Смолин достал пачку измятого, немного подмоченного жарким потом «Беломора», протянул хозяину: — Кури, если курящий.
— Курящий, как же! В схроне нельзя не баловаться табаком, не пить горилки. Пропадешь от смутных думок.
Дымили,
А Смолин думал о том, какая же сила у Советской власти. Запуганных, затравленных еще со времени фашистской оккупации людей держат бандеровцы в страхе и повиновении, кровью обагрили не одну селянскую хату, в которой нашлись смельчаки, пытавшиеся подать голос против насильников. Но слово правды находит дорогу к людскому сердцу. Дошло оно сегодня до Миколы, завтра, может, Роман прозреет. И настанет день, когда в Закарпатье и духу не останется от бацдеровского отребья. И заживут люди свободно и спокойно. Мудрый указ выпустило правительство, правильную ведет стратегию — человек должен жить по правде, знать свои права и верить, что власть их охраняет. А здесь, у границы, он, боец переднего края, и есть представитель власти и потому обязан во всем досконально разобраться.
Каменщиков, стойко молчавший, не вытерпел, хмыкнул, возмущенно дернул головой:
— Протягиваешь руку за амнистией, а сам ловчишь. Странно! Микола ничуть не обиделся, улыбался во весь рот.
— А что ж тут непонятного? По-моему, дело ясное как божий день. Цену я себе набивал. Хотел показать пограничникам, что я не какая-нибудь мелюзга. Потому и с оружием явился.
Каменщиков продолжал:
— А зачем тебе надо было писать такую записку Петру? Свести с ним старые-счеты?
— Так, товарищ, так! Ненавижу я этого гестаповца. Давно зуб на него точу.
— Вот и это подозрительно.
— Хватит вопросов, Олег, — вмешался Смолин. — Во всем остальном разберемся вместе с капитаном Кондрашиным.
Капитан Кондрашин слишком хорошо знал Смолина как умного, дальновидного, беспощадного к врагам и справедливого к своим пограничника, поэтому близко к сердцу принял все рассказанное им, глубоко задумался и после долгого молчания сказал:
— Не верю я твоему будто бы раскаявшемуся «крестнику», Не подходит Микола под Указ. Хитрит. Изворачивается. Хватается за Указ, как утопающий за соломинку. Такое у меня ощущение.
— Ошибаетесь, товарищ капитан. Вы не принимаете во внимание обстоятельства, при которых Микола был задержан, как он со мной вел себя, как и что говорил. Если бы вы тогда были рядом с нами, то вы, как и я, поверили бы ему…
Микола сидел в канцелярии заставы, не ведая о том, как решалась его личная судьба на многие годы вперед. — Курил, томился и ждал.
Капитан Кондрашин продолжил допрос и, слушая показания нарушителя, все более и более убеждался в правоте Смолина. Да, Микола раз и навсегда разрубил все связи с бандеровским подпольем, да, искренне раскаялся, да, хочет честным трудом искупить вину перед советским народом.