Следователь по особо секретным делам
Шрифт:
Но нет: это здание (по мнению Лары – самое красивое в Москве) стояло гордо и непоколебимо. А белизна его стен словно бы стала еще более яркой, почти ослепительной.
И тут Дик внезапно сорвался с места, перебежал на другую сторону Моховой и понесся вперед. Опять – к улице Коминтерна, как в прошлый раз, когда он украл у Ганны её злополучный мячик.
– Дик, погоди! – окликнула его Лара, и её поразило, как приглушенно её зов прозвучал.
Однако пес всё-таки остановился – поглядел на хозяйку через плечо. И весь его вид словно бы говорил: надо идти! Так что девушка, пожав плечами, стала переходить
Скрябин старался сдержать беспокойство – напоминал себе, что Лара и раньше отправлялась совершать различные изыскания, никого не поставив в известность. Однако эта мысль успокоения ему не приносила. Совсем наоборот. Он тотчас припомнил историю с расконсервированным свистком, которая едва не закончилась Лариной гибелью. И неизвестно еще было, до чего именно додумалась теперь взбалмошная сотрудница Ленинской библиотеки Лариса Рязанцева.
С такими мыслями Скрябин и выскочил из своей квартиры – побежал по лестнице вниз, рассчитывая, что уже через пять минут он будет на Моховой, 10. Но у самого выхода, на площадке первого этажа, он почти машинально поглядел на свой почтовый ящик.
Газет Николай не выписывал никаких, точно зная, что читать их ему будет некогда. А в том учреждении, где он состоял на службе, сотрудники узнавали все новости куда раньше, чем они попадали в газеты. Однако теперь в его ящике что-то белело сквозь прорези. И эта белизна, украшенная с одного боку каким-то многоцветным пятнышком, наверняка являла собой почтовый конверт.
Первой мыслью Николая было: Лара заходила к нему, не застала дома и бросила в ящик записку. Но тут же он сам себя одернул: неужто его девушка – а он уже привык думать о Ларе как о своей девушке – стала бы таскать с собой конверты? А затем Скрябина посетила другая мысль: «В списке Давыденко были конверты!»
Николай вмиг отпер почтовый ящик, выхватил из него конверт и вскрыл его. Внутри лежал исписанный лист бумаги, сложенный вчетверо. Скрябин это письмо сперва пробежал глазами, потом – перечел вторично, уже медленнее. И тихо произнес – совершенно отстраненно, просто констатировал факт:
– Я его убью.
И он рванул по лестнице вверх – обратно в свою квартиру. Даже не стал вызывать лифт.
Записка, написанная женским почерком, но от лица хорошо знакомого Скрябину мужчины, гласила:
Глубокоуважаемый товарищ Скрябин!
Вынужден сообщить Вам неприятную новость относительно Вашей близкой подруги, Ларисы Рязанцевой. Самостоятельно отыскать её Вы не сумеете, поскольку она находится там, куда должна была бы отправиться, но не отправилась нематериальная сущность Ганны Василевской. И только мне под силу вернуть Вашу подругу обратно.
Вы, конечно, догадались, кто именно Вам пишет. И, вероятно, уже строите планы, как Вам покарать меня. Но сначала Вам нужно будет меня найти. А за то время, что вы потратите на поиски, много чего может случиться. Так что мы подходим к самому главному. Чтобы Вам вернуть Ларису Владимировну Рязанцеву раньше, чем с ней произойдет что-нибудь трагическое, Вам нужно будет оформить документы на выезд за границу – для меня и для молодой особы, которая станет меня сопровождать. А также передать мне научные приборы определенного рода, которые, увы, я не сумел заполучить. Когда я пришел за ними в приемную товарища Резонова, кто-то уже успел их подменить. И Вам предстоит выяснить, кто это был.
А чтобы у Вас не возникло сомнений в правдивости моих слов, проверьте прямо сейчас дом №8 на Моховой улице. Там, возле левого крыла флигеля, Вы – при Ваших-то способностях – без труда отыщете то место, где, так сказать, «перешла» Ваша подруга, увлекаемая особенной собакой, которую она в последнее время столь опрометчиво взялась опекать.
Когда вы удостоверитесь в правдивости моих слов, поместите в свой почтовый ящик любую открытку с ярким рисунком, которую будет хорошо видно сквозь прорези. Как только Вы это сделаете, я опущу в Ваш ящик вторую часть моих инструкций, а также фотографические карточки для оформления документов.
И, я полагаю, Вас не нужно предупреждать о том, что содержание этого письма Вы не должны передавать никому. Выпустить за границу персону вроде меня, да еще и с тем оборудованием, которое я рассчитываю от Вас получить, никто Вам не позволит. А это будет означать, что свою подругу Вы более уже не увидите. По крайней мере, в этой жизни.
Подпись в конце письма отсутствовала, зато имелся издевательский рисунок: ухмыляющийся великан давит своей несоразмерно огромной ножищей зазевавшегося Гулливера.
Лара стояла на углу Моховой и улицы Коминтерна. И не могла отвести взгляд от представшего ей зрелища. Пес, который здесь уже не был призраком, весь извелся, крутясь в нетерпении возле её ног. Но стронуться с места девушка просто не могла: глядела во все глаза на диковинный монумент, воздвигнутый возле главного здания Ленинки. Он не перенесся сюда с Новой Божедомки – от здания Мариинской больницы, где в 1821 году Мария Федоровна Достоевская произвела на свет будущего великого писателя. Там Достоевский стоял – хоть и сильно ссутулившись, а здесь…
– Да кто же это изваял его таким? – произнесла девушка потрясенно.
Бронзовый писатель угнездился на своем сиденье в такой позе, в какой, вероятно, Митя Карамазов должен был сидеть на скамье подсудимых в заштатном городке Скотопригоньевске.
Лара обошла постамент, поглядела на барельеф петербургской набережной на тыльной его части, потом вернулась к исходной точке обзора. И теперь вид памятника почти что заворожил её. Ей показалось, Федор Михайлович сидит именно в такой позе, положив правую руку на колено, поскольку собирается подняться на ноги. И что-то сказать – обращаясь именно к ней, Ларисе Рязанцевой.
Но монумент всё-таки не был статуей Командора. Он не пошевелился и не заговорил. Зато Дик, явно истощивший всё свое терпение, зашелся громким, почти оглушительный лаем. И Лара невольно вздрогнула: в настоящей Москве призрачный пес вообще ни разу не подавал голос, а тут его лай разнесся среди домов раскатисто, как в горном ущелье.
– Ладно, ладно, идем, – проговорила Лара и своей не вполне материальной ладонью провела по бархатистой, совершенно осязаемой морде пса.
И Дик, довольный, снова понесся вперед. А девушка пошла за ним – еще пару раз оглянувшись на неловко откинутую спину бронзового Достоевского.