Следователь по особо секретным делам

Белолипецкая Алла

Лара удивленно ахнула при этих словах Николая. А инженер молчал не меньше минуты, прежде чем произнес – с кривой усмешкой:

– Ну, ладно, вы меня подловили – не зря в НКВД зарплату получаете. Да, с Федором Великановым, вашим коллегой, я был знаком. И как-то подслушал – случайно, заметьте, – как он шушукался на кухне со своей сестрой. В смысле – с моей женой Варей. И как они с ужасом упоминали о своем отце – который всё детство истязал их и держал в черном теле. Учил – так он это называл. И Варя сказала тогда: «Хорошо, что мы не стали носить его фамилию –

стали Великановыми, а не Комаровыми». Тут я и вспомнил историю шаболовского душегуба – её вся Москва знала.

– То есть, вы догадывались, что ваша жена и её брат что-то против вас затевают, но ничего не сделали. Почему? Неужто вы сами, без всяких отцов-призраков, не в состоянии были с женой справиться? Да, в конце концов, вы могли просто с ней развестись!

– Развестись… – Сергей Иванович горько вздохнул. – Я не хотел развода, вот в чем штука. Я её любил. Да что там! Я и сейчас я её люблю. Так что – передавать ей ничего не нужно. Но, если можно, – он шагнул к Скрябину, который тоже вышел за ворота, и просительно заглянул снизу вверх ему в глаза, – сделайте так, чтобы она не сильно пострадала от действий своего брата!

– В смысле – не понесла бы наказания за сообщничество с ним? – Николай в изумлении вскинул брови: если инженер склонялся к такому всепрощению, непонятно было, почему он тут застрял – не отправился в другое, гораздо лучшее место. – Этого я вам обещать не могу. Но я приложу усилия, чтобы ей не причинили физического урона при задержании. Если, конечно, она не станет оказывать сопротивления.

«И если мне удастся к тому времени нейтрализовать призрак Ганны. Иначе физический урон будет грозить не Варваре Хомяковой, а совсем другим людям», – добавил он мысленно. А у инженера поникли плечи.

– Ну, – выговорил он, – если уж избежать её ареста никак нельзя, то пусть лучше она понесет урон – сильный урон. И отправится сюда, ко мне. А я буду её тут ждать.

И Николай понял, из-за чего замороженного инженера затянуло в сведенборгийское пространство.

– Ну, уж нет, увольте, – сказал Скрябин. – Убивать вашу жену – чтобы вы могли с нею воссоединиться – я не буду. И никто не будет. Разве что – выбора не останется.

– Тогда, – заявил инженер с такой истовостью, что это казалось форменным кощунством, – я буду молиться о том, чтобы у вас его не осталось.

И тут – Николай ухитрился про них почти забыть! – снова объявились они: разномастные фигуры с площади-звезды. Они шли к парку не строем и не колонной – вразнобой; но даже издали их скопление казалось густым, как муравьиная масса, облепляющая мертвого дождевого червя. Дик заметил их первым и зашелся лаем.

– Да чтоб им всем провалиться!.. – Скрябин хотел было прибавить: в преисподнюю; но потом вспомнил воронку, которая затянула шаболовского душегуба, и подумал, что нельзя никому желать такого.

– Мы должны вернуться – в больницу. – Лара произнесла это почти шепотом, но Николай уловил в её голосе необъяснимую интонацию удовлетворения.

А вот инженера Хомякова при появлении призраков явно озарила некая идея.

– Кажется, я знаю, – воскликнул он, – как вам отсюда выбраться!

3

«Полетит ли еще этот шар – в таком-то воздухе?» – подумал Николай.

Они все: Хомяков, Лара, он сам и Дик – добежали до Сухаревой башни, ухитрившись опередить своих преследователей. Ни призраков коммунизма, ни исторических привидений даже пес пока не замечал. И несколько минут у Николая Скрябина и Лары в запасе имелось – чтобы оглядеть то место, куда привел их инженер.

Здесь, в этом мире, Сухареву башню никто не собирался разрушать. И стрелки часов на ней показывали то же самое время, что и брегет Николая. Тот специально произвел сверку, глянув одновременно и на свои собственные наручные часы. Все шли одинаково.

А рядом с башней находился совершенно поразительный объект. Это устройство (инженер Хомяков назвал его на старинный лад: монгольфьер) ничем не крепилось к земле. И его корзина стояла прямо на булыжной мостовой. Единственной уступкой законам физики следовало считать, разве что, привязанные к бортам гондолы небольшие мешки с песком. Именно они по логике вещей удерживали от взлета туго наполненный воздухом, ослепительно белый шар аэростата.

– Хорошо, что я успел всё здесь обследовать! – с гордостью произнес Хомяков.

На монгольфьер он смотрел с таким видом, с каким, должно быть, археолог Шлиман взирал когда-то на откопанные им руины Трои.

– Я, конечно, слышал, – сказал Николай, – будто чернокнижник Брюс, который эту башню построил, не умер, а улетел куда-то на воздушном корабле. Но никогда не думал, что этот корабль выглядел вот так…

Однако рассуждать об этом им было некогда: призраки с площади-звезды могли объявиться в любую минуту.

Николай и Лара поспешно забрались в плетеную гондолу воздушного шара. А Дик подбежал к корзине вплотную, встал на неё передними лапами и подлез мордой под Ларину руку: девушка свесила её за борт, чтобы в последний раз погладить пса. Получив эту прощальную ласку, тот помчал обратно – к своему старому хозяину. И Сергей Иванович Хомяков крикнул:

– Сбрасывайте балласт!

Но Николай и Лара ничего сделать не успели: мешки, крепившиеся к бортам гондолы, вдруг пропали – сами собой, как будто их не было вовсе. А в следующее мгновение монгольфьер – непонятно, какой силой движимый, – взмыл вверх, почти как ракета от фейерверка. Притом что на нём не имелось даже горелки для нагрева воздуха!

– Да как же мы будем им управлять? – воскликнула Лара.

Но смотрела она при этом, как и сам Николай, вниз: туда, где под ними – на непомерно большой скорости – проносилось Садовое кольцо. И откуда на них глазели, запрокинув головы, оставшиеся на бобах призраки с площади-звезды. Они были слишком далеко, и Скрябин не мог видеть их лиц, но не сомневался: они выражают искреннюю обиду и негодование.

– А где та карта, которую тебе дал Степан Талызин? – спросил Николай, и девушка тотчас вытащила её из кармана своего жакета.