Следователь по особо секретным делам
Шрифт:
Но Николай даже не успел обдумать, что ему делать с комаровской собственностью. Воздух на берегу, прямо рядом с ним, вдруг словно бы раздернулся в стороны – как театральный занавес. А брегет, по-прежнему лежавший в траве, перестал играть мелодию «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный…» и начал отбивать двенадцать часов. И где-то рядом – но вряд ли на колокольне церкви на Убогех Домех – почти в унисон с этим мелодичным звоном загудели колокола. Так что Скрябин совсем не удивился, когда из-за воздушного занавеса вышли все трое: Анаразель, голова которого снова обрела цельность – и он больше не походил
– Моя вещь всё еще у тебя, – произнес лысоголовый Анаразель.
Он будто нюхом учуял медный свисток, что лежал у Николая в кармане.
– Предположим, я верну эту вещь тебе, а что дальше? – спросил Скрябин.
– Мы все трое уйдем. И заберем его. – Анаразель кивнул на Комарова, который перестал материться и, запрокинув голову, с ужасом взирал своими белесыми зенками на трех неведомых ему существ. – Но у нас будет одно условие.
«Да уж кто бы сомневался!» – подумал Николай, но вслух произнес:
– Говори, я слушаю тебя.
– Это создание, – Анаразель кивнул на нелепую фигуру, растянутую на земле, – попадет туда, куда ему и положено. И вечно будет оставаться там. Но для этого ты должен будешь уничтожить артефакты, сотворенные известным тебе Святославом Даниловым. Если в течение одного дня – двадцати четырех часов по вашему счислению, – ты этого не исполнишь, Василий Комаров снова вернется в ваш мир. И не в своем нынешнем обличье: мы озаботимся тем, чтобы он получил новую телесную оболочку. А какое занятие он себе найдет, если вернется – ты и сам понимаешь.
Николай не стал уточнять, что именно он должен уничтожить. Ломать комедию не имело смысла.
– А какие у меня будут гарантии? – спросил он.
И Анаразель указал на золотые часы, которые больше не издавали никаких звуков – просто поблескивали тускло в траве, отражая мутный свет этого дня-вечера-полуночи.
– Ты отдадим тебе это. Если по истечении суток по этим часам ты всё исполнишь, то они остановятся. И сделка будет закрыта. Если не исполнишь – они не остановятся, и никаким способом уничтожить часы или остановить их ты не сумеешь. Что это будет означать – ты уже понял. Но если вдруг я не выполню условия сделки, и это создание, – демон снова кивнул на Комарова, – вернется в ваш мир, тебе достаточно будет снова завести остановившиеся часы. И я обязан буду явиться к тебе и нести перед тобой ответ.
– Хорошо, – кивнул Скрябин. – Но у меня одно требование: пусть отсчет времени идет с того момента, как я вернусь домой. Я ведь пока что здесь! И, как я понимаю, оказывать мне содействие в возвращении вы не планируете.
– Ты правильно понимаешь, – сказал Анаразель; два других демона в его присутствии помалкивали. – Но твое требование я не исполню. Двадцать четыре часа – с этого мгновения. У тебя достаточно сил и способностей, чтобы самому, без нашей помощи, воротиться домой вовремя и всё успеть.
– А что будет с ними? – Скрябин кивнул на четырех своих помощников.
– О них не волнуйся. Над ними у этого места власти больше нет. А нам пора уходить.
При этих словах все три демона синхронно простерли к лежавшему на траве Василию Комарову свои руки-лапы. И тотчас же участок берега, на котором душегуб лежал, начал проседать – образуя почти идеальный круг. Комаров снова завопил – перемежая ругательства с мольбами. А Николай Скрябин отступил в сторону и поднял отброшенные часы.
Он так и стоял, держа в одной руке – их, а в другой – ручку от сковороды, когда проседающий под Комаровым берег стал словно бы закручиваться воронкой, затягивая убийцу внутрь. И одновременно с душегуба начали спадать золотые украшения. Часы из карманов и кольца на шнурках, будто выброшенные струей сжатого воздуха, перелетели в лапы Газиэля и Фесора, которые ловко поймали их. А когда из ушей душегуба выскочили наконечники аксельбантов и единственная жемчужная серьга, тот издал удивленный крик боли: как видно, уразумел, что теперь от физических страданий он уже не защищен. И Анаразель, поймав на лету выдранные с мясом золотые вещицы, недобро усмехнулся. А потом слизнул длинным языком рептилии капли исчерна-красной крови Василия Комарова, оставшиеся на поверхности золота.
В тот же миг злополучный чапельник вывернулся из руки Николая, описал в воздухе крутую дугу и вонзился шаболовскому душегубу в левую часть груди. А медный свисток выпрыгнул, словно кузнечик, из брючного кармана Николая Скрябина и скакнул прямиком в ладонь Анаразеля.
Отвлекшись на это, Николай едва не пропустил момент, когда лицо Василия Комарова начало деревенеть. Но не в смысле – застывать. И оно не начало походить на лица деревянных скульптур в парке возле детского дома. Нет, передняя часть головы душегуба стала обращаться в подобие древесного ствола: обрастать грубой корой, как на старой липе, и одновременно терять все свои черты. Так что ни глаз, ни носа, ни рта на этом (стволе) лице не осталось. Деревянная же ручка чапельника, торчавшая их груди Комарова, обратилась в толстую ветку дерева, которая начала сама собой гнуться внутрь воронки – как если бы на неё сверху дул ураганный ветер. И, выгибаясь так, ветка эта стала словно бы заталкивать одеревеневшего Василия Комарова вглубь земли.
А четверо помощников Скрябина, которые проваливались в воронку вместе с Комаровым, вдруг отлепились от него. И устремились куда-то вверх и вбок – туда, где сияли длинные световые полосы, источаемые старинным храмом. Эти лучезарные дороги отлично были видны даже с такого расстояния.
– Может быть, – закончил свой рассказ Николай, – братья-демоны поволокли Комарова в седьмой круг ада, где в раскаленной крови варят разбойников, совершивших насилие над ближними и их достоянием. Ему там самое место. Пусть в Дантову структуру ада я и не особенно верю.
Они все снова сидели в кабинете отставного лекаря Михаила Достоевского – во флигеле Мариинской больницы.
– А те четверо, которые помогали тебе? – спросила Лара.
– Думаю, они отправились туда, где изначально было их место – как невинно убиенных.
– А как же вам удалось убедить их сотрудничать? – изумился инженер Хомяков. – Ведь здешние обитатели живых людей на дух не переносят! – Он смутился было, но потом всё-таки продолжил: – Даже я чувствую к вам некоторую неприязнь. Вы уж не обижайтесь, товарищ Скрябин.