Следователь прокуратуры: повести
Шрифт:
Ватунский неестественно замер, словно она его мгновенно заморозила своим пломбиром. Женщина смутилась и добавила:
— Вы главный инженер комбината…
— Да! — очнулся Ватунский, схватил второй бокал, залпом выпил, захлёбываясь вином, и резко встал: — Спасибо.
Он быстро вышел из кафе и опять двинулся мерить асфальт неторопливым шагом. Время перевалило за полдень. Центр города кончился, и пошли коробки новостроек, типовые дома, размеченные большими красными номерами. Ватунский закурил и пошёл ещё медленнее, словно какая-то непосильная мысль не давала
Началась окраина. Тихая новая улица была по-праздничному светлой даже в пасмурный день. Ватунский зашёл на почту — казалось, сюда он и стремился от самой прокуратуры. За овальным столом женщина надписывала конверт, поэтому он приткнулся у столика с клеем и достал широкую записную книжку, откуда вырвал чистый листок. Потом вытащил ручку и задумался, словно не зная, что с ней делать.
— Телеграммы никто не пишет? — крикнула девушка из-за стеклянного барьера.
Ватунский написал крупным почерком: «Пока всё в порядке. Максим». Подписался полностью, чётко, без завитушек.
Спрятав записку в карман, он вышел из почтового отделения и направился к соседнему дому, стандартному, словно выскочившему из-под гигантского штампа. У последней парадной Ватунский приостановился, переставляя ноги, как при замедленной съёмке, огляделся — и вошёл в дом. Через считанные секунды он стремительно вышел, но тут же опять двинулся не спеша, размеренно. У остановки посмотрел на часы и прыгнул в отходящий автобус.
В заляпанной «Волге», приткнувшейся у почты так, будто она там стояла всегда, открылась дверца и показалась длинная трубка, за которой вытащилось такое же долговязое тело Петельникова в модной куртке с пятью молниями. Он пыхнул дымом и воззрился на здание, в которое заходил Ватунский.
10
Мысленно поругивая себя последними словами, Рябинин рассматривал смятую бумажку с номером телефона, которую подколол под протокол осмотра и начисто о ней забыл. Теперь сравнивал цифры на бумажке с образцами почерка супругов Ватунских: и без почерковедческой экспертизы видно, что писала погибшая. Может быть, этот номер телефона разом объяснит все, стоит только снять трубку? А может, это прачечная, в которую жена просила позвонить мужа?
Рябинин начал медленно набирать номер, вдруг уловив в расположении цифр что-то не раз виденное.
— Да? — услышал он вежливый женский голос.
— Кажется, набрал не тот номер, — весело удивился Рябинин. — Скажите, куда я попал?
— В приёмную товарища Кленовского.
— О, извините, — действительно удивился Рябинин и рывком положил трубку.
Нет, это телефон не прачечной — это телефон приёмной первого секретаря райкома партии. Ватунская была беспартийной, последнее время вообще не работала, и дел у неё к секретарю быть не должно.
Рябинин вскочил, подбежал к сейфу и рванул к плечу двухпудовку.
Конечно, дел у потерпевшей в райкоме не было…
Гиря прилипла к плечу, словно приварилась.
Дел у потерпевшей в райкоме быть не могло, кроме одного…
Всё-таки два раза он двухпудовку выжал и будто сразу освободился
Было у неё дело к первому секретарю райкома — сообщить ему то, что она собиралась сообщить. Но бумажка с номером телефона оказалась у мужа, а должна быть у неё, коли сама писала. Если убийство неосторожное, а оно всё-таки неосторожное, он не мог взять бумажку у погибшей жены — человек не готовый к убийству при виде трупа бывает потрясён до невменяемости. Да и ни к чему Ватунскому номер — он наверняка его помнит. Получается, что бумажку с телефоном Ватунский взял раньше. А потом ударил. И опять всё сходится к тоскливому и короткому словцу — «сообщу».
Рябинин почувствовал давящую боль в плече и скинул гирю, про которую забыл.
— Сергей Георгиевич, — размашисто вошёл Петельников, — прибыл доложить.
Он сел, вытянул ноги и положил их на соседний стул: куртка нараспашку, кроваво-красный галстук схвачен косоватым узлом, кремовая рубашка на груди волнами, коричневые искристые брюки заляпаны внизу свежей грязью, но всё это живописно соединялось во что-то единое и законченное. В плотных губах и суховатых скулах чувствовалась обузданная сила и собранность.
— Закури сразу трубку, а то потом будешь её начинять три часа.
— Сначала он шёл, — невозмутимо извлёк трубку Петельников, — и потом шёл долго и упорно, как верблюд в пустыне. Добрался до проспекта Космонавтов, зашёл на почту, вышел, дотопал до…
— Сколько пробыл на почте? — перебил Рябинин.
— Самое большое минут пять. Значит, дотопал до дома номер семьдесят три, огляделся и нырнул в крайнюю парадную. Сразу же вышел, сел в автобус и уехал. Вот и всё.
— Дальше.
— Что дальше?
— Вадим, не хитри. Что ж ты, повернулся и ушёл?
— Я побродил вокруг дома.
— Очень интересно, — восхитился Рябинин. — Мегрэ бы тоже так сделал.
— Мегрэ обязательно бы спустился в подвал, в угольную яму и залез в помойку.
— А вот Шерлок Холмс зашёл бы в жэк, как в более надёжный источник информации.
Со стороны могло показаться, что они даже поругиваются. Но они знали, о чём говорили. И пристрастие к разным литературным героям, и подтрунивание над деятельностью друг друга, которое испокон веков существует между следователями и оперативниками, и многие годы совместной работы, и взаимная симпатия — всё было в этом разговоре, и только они знали, где дело, а где пикировка.
— Что делать в жэке? — удивился Петельников.
— Ну хотя бы спросить, сколько этажей в доме.
— По этой лестнице пятнадцать квартир, — затянулся трубкой инспектор.
Рябинин не удержался от довольной улыбки — работать с Вадимом было легко.
— Вот только зря ты трубку куришь, слишком дешёвое подражание. Интересно, дом комбинатский?
— Я никому не подражаю. Это просто совпадение, что мне нравится трубка и я инспектор уголовного розыска. Дом некомбинатский.
— Трубка у детективов всем приелась, как мне компот из сухофруктов. Интересно, работники комбината в доме живут?