Следователь прокуратуры: повести
Шрифт:
— Пожалуй, — медленно сказал Рябинин, — второе моё дело посложней, чем снотворное. Тут я не понимаю даже механизма. Люди прилетают из разных городов, никому ничего не говорят, ни с кем не знакомятся, но домой идут телеграммы с просьбой выслать деньги. Она…
Он так и сказал — «она». Что случилось потом, Маша Гвоздикина толком не поняла, но что-то случилось.
Рябинин вскочил со стула, наклонил голову, пригнулся и упёрся руками в стол, словно собирался перескочить его одним махом. И Петельников вскочил и тоже упёрся в стол, перегнувшись дугой к
— Ой! — непроизвольно вскрикнула она, потому что Рябинин, словно уловив мысль о драке, размахнулся и сильно стукнул Петельникова по плечу — тот даже пошатнулся. Но инспектор так долбанул сбоку ладонью следователя, что тот сел на стул.
— Это она… Она! — блаженно крикнул Рябинин. — Как же я раньше не понял! Её же почерк…
Он опять вскочил, попытался походить по кабинету, но места не было — сумел только протиснуться между Петельниковым и Гвоздикиной.
— Нет, Вадим, нам её никогда, запомни, никогда не поймать. Она творческая личность, а мы с тобой кто — мы против неё чиновники, буквоеды, службисты…
— Сергей Георгиевич, предлагаю соглашение. Ты додумайся, как она это делает, а мы с уголовным розыском её поймаем.
— Хитрый ты, Вадим, как двоечник. Да тут всё дело в том, чтобы додуматься.
Он отошёл к окну и посмотрел на улицу. Нащупав золотую жилу, она будет разрабатывать, пока тень инспектора не повиснет над ней. Теперь всё дело заключалось в том, чтобы додуматься до того, до чего додумалась она.
— Мы отупели, — сказал Рябинин. — Если бы ты не пошутил о покойничках, нас бы не осенило.
Рената Генриховна Устюжанина, крупная решительная женщина сорока пяти лет, с сильными немаленькими руками, какие и должны быть у хирурга, обычно возвращалась домой часов в восемь вечера. Но сегодня, после особенно трудной операции, она решила уйти пораньше, — хоть раз встретить мужа горячим домашним обедом. Устюжанина зашла в гастроном и в два часа уже отпирала свою дверь.
В передней Рената Генриховна скинула плащ, отнесла сумку с продуктами на кухню, заскочила за халатом в маленькую комнату и пошла к большой — у неё была привычка обходить всю квартиру, словно здороваясь. Она толкнула дверь, переступила через порог — и в ужасе остановилась, чувствуя, что не может шевельнуть рукой.
Перед трюмо, спиной к ней, стояла невысокая плотная девушка и красила ресницы. Устюжанина онемело стояла у порога, не зная, что сделать: спросить или закричать на весь дом. Она даже не поняла, сколько так простояла, — ей показалось, что целый час.
— Что скажете? — вдруг спросила девушка, не переставая заниматься косметикой.
Рената Генриховна беспомощно огляделась — её ли это квартира? На торшерном столике лежит раскрытая книга, которую она читала перед сном. На диване валяется
— Что вы тут делаете? — наконец тихо спросила она.
— Разве не видите — крашу ресницы, — вызывающе ответила девушка, убрала коробочку с набором в сумку, висевшую через плечо, и повернулась к хозяйке.
Симпатичная, с чудесными чёрными волосами, брошенным на плечи, с волглыми глазами, смотрящими на Ренату Генриховну лениво, словно она тут ни при чём и не её они ждали — эти глаза.
— Кто вы такая? — уже повысила голос Устюжанина.
— А вы кто такая? — спокойно спросила незнакомка, села в кресло, достала сигареты и красиво закурила, блеснув импортной зажигалкой.
От её наглости у Ренаты Генриховны перехватило дыхание, чего с ней никогда не бывало — даже на операциях. С появлением злости возникла мысль и сила. Она шагнула вперёд и чётко произнесла:
— Если вы сейчас же не уйдёте, я позвоню в милицию!
Девушка спокойно усмехнулась и пустила в её сторону струю дыма, синевато-серую и тонкую, как уколола стилетом.
— Да вы успокойтесь… мамаша. Как бы милиция вас не вывела.
— Что, в конце концов, это значит? — крикнула Устюжанина и уже пошла было к телефону.
— Это значит, что я остаюсь здесь, — резко бросила девушка. — Это значит, что он любит меня.
И тут Рената Генриховна увидела большой чемодан, стоявший у трюмо. Она сразу лишилась ног — они есть, стоит ведь, но не чувствует их, будто они мгновенно обморозились.
Устюжанина оперлась о край стола и безвольно села на диван. Последнее время она замечала, что Игорь стал немного другим: чаще задерживается на работе, полюбил командировки, забросил хоккей с телевизором и начал следить за своей внешностью, которую всегда считал пустяком. Она всё думала, что он просто сделался мужчиной. Но сейчас всё стало на место, какого она даже в мыслях не допускала — по крайней мере, в отчётливых мыслях.
— Что ж, — спросила Рената Генриховна растерянно, — давно вы?..
— Давно, — сразу отрезала девушка. — И любим друг друга.
— Почему же он сам?..
— А сам он не решается.
— Ну и что же вы… собираетесь делать?
— Я останусь тут, а вы можете уйти, — заявила девица, покуривая и покачивая белыми полными ногами, от которых, наверное, и растаял Игорь.
Ренате Генриховне хотелось зарыдать на всю квартиру, но последняя фраза гостьи, да и всё её наглое поведение взорвали её.
— А может, вы вместе с ним уберётесь отсюда? — сдавленно вскрикнула она.
— Мне здесь нравится, — сообщила девица.
Устюжанина была хирургом. Эта работа требовала не только крепкой руки, но и твёрдых нервов, когда в считанные секунды принимались решения о жизни и смерти — не о любви.
Она встала, взяла нетяжелый чемодан, вынесла в переднюю, открыла дверь и швырнула его на лестницу. Чемодан встал на попа, постоял, качнулся и съехал по ступенькам к лестничной площадке — один пролёт. Устюжанина вернулась и пошла прямо на кресло. Девица всё поняла.