Следователь прокуратуры: повести
Шрифт:
— Господи, да повернись ты, — услышал он за спиной.
Рябинин повернулся. Помощник прокурора Базалова удивлённо смотрела на него изучающим взглядом, как она, наверное, разглядывает заболевшего сына. Рябинин молчал: он видел её, видел материнский взгляд, доброе полновато-круглое лицо, но видел глазами и каким-то тем клочком мозга, который не думал о преступлении.
— Господи, как хорошо, что я в своё время ушла со следствия, — вздохнула она.
Рябинин не понял, куда девалась Базалова. Когда он оглянулся, её не было, будто она вышла на цыпочках.
Допустить, что информация утекала уже здесь, из семей, где жили потерпевшие? Всё-таки один город, уже не Ереван
Может быть, она, эта колдунья, где-то встречалась с потерпевшими в городе, на работе, в общественных местах. Может быть, нашла каких-то знакомых… Нет, отпадает — обе телеграммы поданы в день прилёта потерпевших, и побывать они нигде не успели.
Мысль, которая так и сочилась, как вода в пустыне, высохла. Больше думать не о чем. Или всё начинать сначала, с Еревана, со Свердловска, с самолётов. Но Петельников уже там побывал, всех опросил, проверил всех знакомых, поговорил со всеми стюардессами, побеседовал с почтовыми работниками — нигде ни намёка.
Рябинин считал, что никаких следственных талантов не существует — есть ум и беспокойное сердце. Чтобы не скрылся преступник, признался обвиняемый или поверил подросток, нужно переживать самому. Так он считал, находясь в нормальном состоянии.
Но сейчас у него было иное состояние, которое врач определил бы как психопатическое. Ему казалось, что другой криминалист эту задачу давно бы решил; что он бездарен, как трухлявое дерево; что зря он в своё время пошёл на следственную работу… Да и какой из него следователь — библиотекарь бы из него вышел неплохой. Он уже удивлялся, как проработал столько лет и до сих пор его держат. Рябинин вспомнил свои дела и среди них не увидел ни одного сложного и нашумевшего… Не зря прокурор района на него косится, как на огнетушитель, — вроде бы не особенно нужен, а иметь положено. Какой к чертям, он следователь — разве следователи такие! Они высокие, оперативные, проницательные и неунывающие. Никому не пришло в голову проверить следователей тестами — он не сомневался, что быстро и впопад не ответил бы ни на один вопрос…
Откуда-то запахло табачным дымом. Рябинин всё принюхивался, размышляя о своей никчёмности. Но дым уже поплыл полотенцем, и он повернулся — перед столом сидела Демидова и курила.
— Никак? — спросила она.
— Никак.
— А ты выпей, поспи, а потом по новой за работу.
Если случались неприятности, Рябинин никогда не пил. И во время работы ни разу в жизни не взял в рот спиртного. Вот в радости мог фужер-второй сухого вина, мог и третий. А сейчас сошлись вместе — работа с неприятностью. Им только поддайся, и повиснут руки…
Он не отрываясь смотрел на улицу, грызя авторучку. Теперь уж эти два преступления виделись ему в графическом изображении — хоть оси черти. Первый график — прямая из Еревана. Второй — прямая из Свердловска. Пересеклись они в этом городе. Нет, не пересеклись, а сблизились, очень сблизились. Но если не пересеклись, то откуда она узнала об этих потерпевших? Значит, где-то пересеклись. На работе не могли — разные предприятия, да и преступница ни с какой работой не связана. Оставался город. И он опять вернулся к парадоксу: в городе есть место, в котором они не могли не быть, коли она про них узнала; но они там не были, потому что телеграмма подавалась в день прилёта, а прилетели они в разные дни.
Нет, пути потерпевших нигде не пересекались, а шли параллельно, как два рельса. Вторая находилась уже в Свердловске, а на квартиру первой в Ереван уже летела телеграмма о деньгах. Казалось, этих командировочных встречали
На универмаге зажглись зелёные буквы. Рябинин только теперь заметил, что на улицы вползла лиловая мгла: нежная и зыбкая, тёмная под арками домов и светлая перед его окнами. Он встал и посмотрел на часы — было десять. Только что было десять утра, а теперь стало десять вечера. В желудке ныла лёгкая боль, пока ещё примериваясь. В него нужно что-то вылить, хотя бы стакан чаю. А в голову послать таблетку — она ныла тяжестью, которая распирала череп и постукивала в висках.
Он считал, что потерпевшие сказали правду. А почему? Надо допустить и обратное. В жизни человека случаются такие обстоятельства, о которых не расскажешь. Иногда люди скорее признавались в преступлении, чем в гадливом грешке, от которого краснели следователи. Может, и его командированные что-нибудь утаивают?
Например, познакомилась в самолёте с молодым человеком и заехала к нему на часик. Или… Но тогда бы хоть одна из них призналась — не может быть лжи у ста процентов свидетелей. Почему же ста? Если мошенница обманула десятерых, а заявили двое, то будет двадцать процентов. И почему ложь? Возможно, командированные женщины какому-нибудь пикантному обстоятельству не придают значения, например знакомству с молодыми людьми, и теперь встречаются с этими ребятами и не хотят, чтобы их вызывали в прокуратуру. Но ведь эти ребята должны быть не ребятами, а одним лицом. Тогда придётся допустить, что он летел и в том, и в другом самолёте… Что он связан с ней, с той… Но эту версию Рябинин уже отверг. Да и вторая потерпевшая, Гущина, на легкомысленную особу не похожа.
В дверь несильно постучали. Рябинин вздрогнул, — стук разнёсся в опустевшей прокуратуре, как в осенней даче.
— Да, — хрипло сказал он.
Вошла женщина лет двадцати с небольшим, и, только присмотревшись, можно было наскрести тридцать. Фигура худощавая, невысокая, очерченная мягкоженственной линией. Маленькое точёное личико с большими голубыми глазами, слегка раскосыми и насмешливыми. Волосы неожиданны, как откровение, — густая латунная коса через плечо на грудь.
— Мне нужно следователя Рябинина, — сказала она грудным голосом.
— Я и есть он, — ответил Рябинин хриплым басом, который вдруг прорезался, потому что во рту без еды и разговоров всё пересохло.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала женщина и без приглашения села к столу.
— Слушаю вас, — вздохнул Рябинин.
Она быстро взглянула на часики и виновато спросила:
— А удобно ли? Уже одиннадцать часов…
— Удобно, — буркнул он.
— Восемь лет назад, — с готовностью начала женщина, — я вышла замуж. Он меня любил, я его тоже. Мы поклялись всю жизнь прожить вместе и умереть в один день. Помните, как у Грина? Но случилось вот что: за восемь лет он ни дня, ни вечера не пробыл дома. Только ночует, да и то не всегда. Верите ли, у меня впечатление, что я пустила жильца с постоянной пропиской.
— Подождите, гражданка, — перебил Рябинин. — Он проводит время с другими женщинами?
— Нет, — уверенно ответила она.
— Пьёт, играет в карты или ворует?
— Нет.
— Не бьёт вас?
— Нет-нет.
— Тогда вы не туда пришли, — объяснил Рябинин. — Мы этим не занимаемся.
Её удивление было прелестно. Она не понимала, как это может существовать организация, которая не занимается такими вопросами, как любовь. И Рябинин подумал, что её муж — большой чудак: уходить от такой изумительной женщины. Скользнув взглядом по её груди, которую она носила осторожно, словно боясь расплескать, он промямлил: