Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— Надеюсь, вы не ждете, что я приму ваше объяснение за чистую монету?
— Полагаете, я стара? Вы просто невежливы с дамой, голубчик!
Зазвонил будильник. Прахова огляделась в поисках своих лекарств.
— Где моя гомеопатия? — строго вопросила она Пал Палыча. — Такие маленькие коробочки — три круглые, три квадратные? Боже, вы все так перерыли, что теперь не найти! Никто не видел? Шесть коробочек…
Внезапно она замолкла, уставясь в угол. Знаменский проследил за ее взглядом. Присев на корточки, Миша Токарев
— Пал Палыч, тайник!
Из образовавшейся дыры Миша извлек большую и явно очень тяжелую жестяную банку. Торжествуя, понес Знаменскому, водрузил поверх пасьянса:
— Шлих, Пал Палыч.
— Вот мы и добрались до сути дела. Откуда у вас золотой песок, Антонина Валериановна?
Прахова еще пыталась бороться:
— Его приобрел мой покойный муж.
— Который по счету? — язвительно осведомился Токарев и отправился на дальнейшие поиски.
— Второй… А может быть, третий… Когда я волнуюсь, я их путаю.
— И вы хранили его — тоже как память?
— Ну, мало ли, на черный день…
— Золото похищено с приисков. Кто вам его продал?
— Моему мужу, — упрямо поправила Прахова.
— Значит, он у вас давно?
— Ну разумеется!
— Зина! Можно установить, когда добыто золото — много лет назад или недавно?
Кибрит отозвалась откуда-то слева:
— Даже очень легко!
— Отлично. Ну как, Антонина Валериановна, может быть, шутки в сторону и поговорим начистоту?
— Не понимаю, о чем вы.
Знаменский переставил неподъемную банку на черный стол, предложил Праховой собрать карты — раз пасьянс не удался. Та согласилась, но собирала не спеша, выгадывая время на какую-нибудь еще увертку. Знаменский мельком подумал, что намучается с ней на будущих допросах. Но сейчас ему тоже некуда было спешить.
Когда столик очистился, Пал Палыч галантно поблагодарил (хотелось, как и остальным, подурачиться).
— А теперь, Антонина Валериановна, позвольте познакомить вас с показаниями Бориса Миркина, благодаря которым я и получил санкцию на обыск.
Прахова посерела.
И тут донесся смех Зиночки и ее возглас:
— Пал Палыч, еще тайник!
И опять появился Миша Токарев, неся жестянку.
— Мадам, — проникновенным пасторским голосом укорил он, — с вами грыжу наживешь, право слово!
Ах, если бы он еще знал о Париже!
28
Тем временем Томин в аэропорту проделывал свое «просто».
Все помещения были грамотно и скрытно прочесаны. (Сказать легко — осуществить хлопотно: в аэропортах, мягко выражаясь, людно.) Убийцу не нашли. Фотографию показали девушкам в кафе, в кассах и всем служащим, бывающим в залах или на выходе к летному полю. Томин снова и снова описывал его внешность, манеры. Люди отрицательно качали головами.
— И что теперь? — спросил подполковник милиции, помогавший Томину.
«Беда, что мы ничего не знаем. Все предположительно. Он мог явиться сюда ночью, с ходу взять билет и улететь куда угодно. Мог не достать билета и вернуться в город…»
— Думаю, он все-таки улетел хабаровским рейсом, — наперекор сомнениям произнес Томин вслух.
Хабаровских было два — вчерашний полуночный и сегодняшний рано с утра. Первый должен был вскоре пойти на посадку.
— Ведите меня к самому высокому начальству. Поклонюсь в ножки, чай не откажут.
Если бы у Томина не было с собой расторгуевских фотографий, неизвестно, как отреагировал бы на него аэрофлотовец в просторном кабинете. Чужое ведомство, чужие заботы, какой-то красноглазый от недосыпа инспектор МУРа… Но наглядное зверство вытряхивает человека из мундира.
— Я даю вам связь с обоими «бортами». Приказываю стюардессам вас выслушать. Вы описываете убийцу. Пусть девушки пройдут по салонам, посмотрят на пассажиров. И доложат. Ясно? — требовательно оглядел он Томина и подполковника, словно не они только что изложили ему подобную просьбу.
29
А обыск продолжался. Чего только не накопит жадный человек за семьдесят лет? Сколько бессмысленного хлама, частью уже истлевшего, поползло из сундуков, коробок и свертков, когда переместились в коридор!..
Настя стала повторяться в своих проклятиях, потом и совсем иссякла.
— Все, что ли, в комнате-то? Кончили? — мрачно спросила она и начала яростно подметать мусор, вздымая пыль.
Прахова, обессиленная, сломленная, полулежала в кресле.
— Настя, — застонала она, — там на полу… Это не анакардиум?
Настя в сердцах подняла и сунула ей коробочку:
— Кончилась ваша гомеопатия! Боренька, Боренька… пригрели змееныша!..
— Чем скрести сухим веником, лучше собрали бы хозяйке, что надо, — сказал Токарев.
Настя опустила веник. Помолчала, соображая, о чем речь. Поняла.
— А что надо? — спросила обреченно.
— Ну, белье и прочее… необходимое.
Она швырнула веник, приволокла откуда-то огромный и некогда шикарный чемодан и взялась укладывать в него бархатные халаты, домашние туфли, колоду карт…
— Такой сундук нельзя, — изумился Токарев.
— Завсегда с этим саквояжем ездили!
— Но, видимо, в другое место… — хмыкнул Токарев.
Зазвонил телефон.
От Томина передали одну фразу:
«Взят при посадке самолета в Хабаровске».
Новость была дороже всего изъятого золота. Беспорядочно пожимали друг другу руки, поздравляли Зиночку, пили хмель победы.
И — с новым азартом за работу…
Нет, иногда жизнь, несомненно, прекрасна. И дело, которое делаешь, кажется самым нужным на свете.