Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— Что значит «сусуманское»?
— Не знаю. Я ему вида не подал, но, честное слово, не знаю.
Знаменский набрал внутренний номер:
— Миша, я. Что такое «сусуманское» золото?
— Сусуманские прииски восточнее Оймякона, — без запинки отрапортовал Токарев. — А Оймякон — полюс холода.
— Как туда добираются?
— Через Хабаровск.
— Ага. Томин поехал в Домодедово, будь другом, пусть его тоже сориентируют в географии.
Пал Палыч долил горяченького из термоса.
— Дрянные
Заодно вынул пенсионное фото Сергеева Петра Ивановича и положил перед Миркиным.
— Д-да, это он… Удалось найти? И задержали? — взволновался Миркин.
«Если Чистодела взяли, устроят очную ставку. Что из него успели вытрясти?»
— Найти-то нашли. Только вот… не задержали, — Знаменский звякал ложкой, размешивая чай. — Он в оркестрике духовом подхалтуривал на похоронах. Знали?
— Нет.
— Бухал в барабан.
«К чему это все? Раз упустили. Его, что ли, в Домодедове ловят? Глупость какая».
Знаменский допил чай, встряхнулся и взялся за городской аппарат:
— Это, видимо, Настя? С вами говорит следователь Знаменский. Там у вас наши сотрудники, будьте добры кого-нибудь из них… Да, Знаменский. Ну что вы там?.. Правильно. А как ведет себя Антонина Валериановна? Следовало ожидать… Да, как смогу, приеду.
Миркин сидел совершенно неподвижно, но лицо его Пал Палыч «читал» без труда:
— Хочется спросить, почему там наши люди?
— Наверное, засада, — равнодушно буркнул Миркин.
— Зачем?
— Н-ну, может, купца моего надеетесь подстеречь…
— Он вас навещал? — иронически изумился Пал Палыч. — А как же конспирация? Ох, Миркин, Миркин… Борис Семенович… — с сожалением покачал он головой и добавил уже раздельно и многозначительно:
— В гомеопатию я не верю! Ясно?
Миркин дрогнул:
— О чем вы?
— О Праховой.
— При чем тут она? Безобидная старушка…
— Вчера у безобидной старушки побывал тот самый шантажист. Они долго беседовали. Как вы думаете, если у нее сейчас сделать обыск, а?
Голосом Миркин владел хорошо:
— У Праховой? Обыск? Смешно, Пал Палыч…
— Мне — нет. Потому что несколько раньше у вашей старушки побывал еще кое-кто.
Он показал лестничную фотографию барабанщика. Миркин узнал дверь с двумя замками и цепочкой, узнал и посетителя.
— Чистодел… Что его вдруг понесло?!
— Вероятно, послали выяснить обстановку.
Знаменский поднялся, снял со шкафа расторгуевские снимки.
— И вот он же — в ночь после визита к Праховой.
Миркин вцепился руками в стол:
— Мама родная!.. Мама родная!.. Что это такое?!
— Положили под товарняк. Опознали по пенсионной книжке.
Между двух стекол было заключено крошево изодранных страничек, но по случайности (которыми судьба любит намекнуть на ограниченность нашего материалистического мышления) клочок фотографии с одним глазом остался нетронутым и отчетливо совпадал с собесовской карточкой.
Знаменский шагал по кабинету за его спиной.
— Не терплю читать мораль, Борис Семенович, но он на вашей совести.
— Нет! — вскрикнул Миркин и вскочил. — Нет, нет!
— На чьей же?
— Того, кто это сделал!
— Да откуда у него совесть? А вот вы, кабы не пеклись о мнении Столешникова, выдали бы Чистодела сразу. Получил бы срок — но не вышку же…
Миркин рывком отвернулся от стола.
— Если можно… пожалуйста. Пал Палыч… уберите это…
Знаменский убрал и молча налил ему чаю. Миркин поднял глаза — поблагодарить — и понял, что следователю его жалко. Подбородок предательски задрожал. Самому тоже стало жутко себя жалко.
— Сколько вам было, когда умерла мать, Борис Семенович?
— А?.. Пятнадцать.
— С тех пор Прахова кормила-поила, обучала уму-разуму… И вам не хотелось вырваться из-под опеки?.. Пятнадцать лет, конечно, не возраст, но потом, позже? Ведь вы не питали к ней теплых чувств.
— Ну почему… — вяло возразил Миркин.
— Да иначе и быть не могло. Когда вы обмолвились, что не сильно любили мать, я сначала не понял. Потом кое-что порассказали. Кое-что я довообразил. И, знаете, не позавидовал.
Миркин сжимал опустевший стакан. Сочувственно и мягко его вели к западне. Под ногами было скользко. За что бы уцепиться, удержаться?
— Простите, можно еще? — потянулся он к термосу.
Совсем не те варианты продумывал он на коечке, не к тому следователю шел на допрос. И уж, конечно, не чаял этого ужаса на рельсах.
— Заварено с мятой?
— Угу. Так вот я представил себе парнишку, у которого мать живет в прислугах за харчи и обноски, — продолжил Знаменский, не давая разговору отклониться от темы. — Представил вас в школе, во дворе… Самолюбивый подросток. И эта зависимость, унижение… Вышвырнутые из квартиры котята, щенки…
Миркин молчал.
— Нет? Значит, вы благодарны Праховой за то, как она устроила вашу судьбу?
— Оставим это, честное слово! Что вам моя судьба?
Невыносимое у него лицо — видишь, как ранят твои слова, как бередят давние болячки. Несчастный, в общем-то, человек.
— Ваша судьба схлестнулась с другими судьбами. Я обязан вас понять. Кто передо мной? Крепкий делец с припрятанным где-нибудь капиталом? Или вечный мальчик на побегушках при какой-то дикой старухе?
— Не лезьте вы мне в душу! — запсиховал Миркин.