Следствие ведут знатоки
Шрифт:
«Приют» располагался удобно, невдалеке от центральной улицы и имел при себе укромный закуток, огороженный штабелями пустых ящиков. Ящики же служили столами и стульями, а в углу имелась и постель: умятая куча стружек, периодически обновляемая заботами самих клиентов.
Сейчас их присутствовало всего двое. Один уже «хорошенький», второй только-только навеселе и жаждавший добавить. Но держателем капитала был упившийся, и потому приятель увещевал его и пытался привести в чувство: «Володя, ну будь мужчиной!.. Володя,
К щели между ящиками прильнула темная фигура. Его уже стерегли на дальних подступах к городу, уже сотрудники органов были заранее настороже и невольно рыскали взглядом по лицам прохожих, памятуя, что Багров, вероятнее всего, одет в черный полушубок и норковую шапку, а он без препон достиг «Валюхина приюта».
Никогда прежде не таившийся, напротив, любивший показать себя, он успел приобрести навыки гонимого и выслеживаемого — быть осторожным, бесшумным, незаметным. Да и изучил сызмала все проулки, пролазы и ветхие заборы в городе, где ничего не изменилось за протекшие полгода.
Узнав обоих «приютских», Багров скользнул внутрь закутка и окликнул негромко:
— Эй, Зубатый!
Тот обернулся и, моргая, смотрел на черную фигуру.
— Не признаешь, Матвей?
— Мать честная, Багров!.. Миша, друг!.. — изумление и подобострастный восторг объяли Зубатого.
— Тихо! — цыкнул Багров. — Ты меня не видел, не слышал, ясно?
— Разве я не понимаю? Да я для тебя!..
— Водка есть? — оборвал Багров его стонущий шепот.
— Эх!.. — застрадал Зубатый и остервенело набросился на приятеля:
— Володька, Володька, черт!..
— Не буди. Спит — и слава Богу, болтать не будет, — остановил Багров, успев заодно выглянуть и обозреть окрестность.
— Да как же, Миша, у меня получка третьего дня была, а у него сегодня!
— Пустой?
— Пустой…
— Возьми у него.
Зубатый заколебался. С одной стороны, он понимал — нужда Багрова превышала всякое обычное человеческое желание выпить и ее надлежало немедленно удовлетворить. С другой стороны, «Валюхин приют» диктовал свои правила поведения, нарушить которые считалось крайне зазорным.
«С высоты» лагерного опыта и опыта побега, заставившего преступить многие барьеры в душе, тутошний этикет представлялся Багрову уже просто дурацким.
— Мне вот так! — провел он по горлу. — Ты понял?
Зубатый решился и возложил на алтарь дружбы все свое самоуважение и репутацию. Он обшарил карманы приятеля, нашел деньги и вопросительно посмотрел на Багрова. Тот показал три пальца, Зубатый отсчитал, сколько надо, прочее сунул обратно и поспешил в глубину закутка к освещенному окошку Валюхи.
Багров откупорил поллитровку и опрокинул в жаждавшую гортань. Но ни на мгновение не поддался желанию опорожнить посуду до дна. Он напьется вдосталь, до полного забытья. Но после. После. Оторвался от горлышка, сунул Зубатому солидный остаток. Тот поднес другу заветный огурчик. Багров куснул, не ощутил никакого вкуса.
Водка с отвычки слегка оглушила. Он присел на ящик, ожидая, пока предметы вокруг обретут должную четкость. Зубатый, нервничая, стоял на стреме: вот-вот потянутся завсегдатаи на Валюхин огонек.
— Куда ты теперь, Миша?
— Не твое собачье дело.
— Тоже верно… — смиренно признал Зубатый. — Может, чего надо? Из жратвы там, одежонки?
Багров тряхнул просветлевшей головой, забрал непочатые бутылки.
— Мне от тебя надо одно — топай домой, и чтоб ни звука!
Миновав спортплощадку и ледяную горку, Багров приблизился к зданию школы.
Проверил, на месте ли нож, и постучал в боковую дверь. Молчание и тишина. Он постучал еще раз. Застекленный верх двери слабо осветился, донесся кашель, потом женский басок:
— Кого надо?
— Семен Григорьевича позови, — прикрыл Багров будничной интонацией все то невыносимое, что привело его к двери Загорского.
— Уехал в командировку.
— Куда?!
Голос подвел его: слишком нежданно и несправедливо было отнято вожделенное: «Сейчас… вот сейчас… Наконец-то!»
— А ктой-то? — обеспокоилась женщина.
— Свой, тетка Пелагея, свой.
Магическое слово. Как не ответить своему?
— В Новинске Семен Григорьевич. По учебному вопросу. — Но свой вроде как перепуган, и голос не разберешь чей. — Да ктой-то там?
— Надолго он?
— Дня, сказался, на четыре.
Тетка Пелагея вдела в прорезь цепочку и приотворила дверь, но не увидела никого в открывшуюся щель, только холодом обдало грудь и шею.
— Стряслось чего? — спросила она в темноту.
Четыре дня! Для Багрова четыре дня были — что четыре месяца. С момента побега он делил свою жизнь на «до» и «после». «До» истекало нынче вечером, так он себе назначил, этим дышал и держался, чуя, что завтра удача может отвернуться.
Сегодняшний же вечер принадлежал ему по множеству несомненных примет, он был тем самым вечером. И вдруг четыре дня — как стена, на которую налетел с разгону, когда все тело напружено и изготовлено для единственного и страшного движения.
Багров повалился на колени и закусил руку, чтобы не закричать. Ах, Загорский, проклятая язва! За ним смерть пришла, а он, вишь ты, в командировке…
Тетка Пелагея, не получив ответа, замкнула дверь, погасила свет.
Ощутив во рту кровь, Багров разжал зубы, сунул горящую голову в снег. Что теперь?..
Теперь добраться до Новинска. Разыскать Загорского там. Решение отмене не подлежит. Стену надо проломить! Где-то найти силы и довести дело до конца.
Сейчас бы дедова меду. И с водкой.