Слэм
Шрифт:
Но Алисия кивнула.
— Твои родители убьют меня?
— Господи, я же им ничего не сказала, надеясь, что мы с тобой сделаем это вместе.
Я молчал. Отлично. Я провел в Гастингсе одну ночь, однако, пока был там, здесь ничего не изменилось. А ведь я отчасти потому и сбежал: боялся, что что-то начнет происходить. Например, что моя мама нечто узнает от родителей Алисии и расстроится. Но она вместо этого беспокоилась обо мне и потом простила меня. Мне захотелось обратно в Гастингс. Я ошибся, считая, что работа на мистера Брэди — это намного
— Что же ты собираешься делать? — спросил я.
Она немного помолчала.
— Можешь сделать мне одолжение? — спросила она. — Когда ведем речь об этом, можешь ты говорить «мы»?
Я не понял, о чем она, и это, очевидно, было написано у меня на лице.
— Ты говоришь: «Что ты собираешься делать?», а надо: «Что мы будем делать?»
— Да. Извини.
— Ладно, я об этом подумала. То, что мы расстались, уже неважно, потому что это и твой ребенок, так?
— Да, наверное. Если ты так говоришь...
Практически в каждом фильме, который показывают по телику, мужики в таких ситуациях говорят что-нибудь в этом роде. Я даже не имел в виду ничего такого. Я просто выразился так, как и вы сказали бы.
— Я знала, что ты будешь... так вот.
— Как так?
— Я предполагала, что ты попытаешься увильнуть. Парни всегда так делают.
— Всегда? И сколько раз ты бывала в таких ситуациях?
— Пошел ты!
— Сама пошла! — по-идиотски ответил я.
Чайник закипел. Налить воду, положить пакетики, нацедить молока, расставить чашки — все это заняло немало времени.
Прежде чем пересказывать наш разговор, я должен остановиться и объяснить вот что: сейчас мне восемнадцать. А тогда, когда состоялся этот разговор, мне было шестнадцать. Так что это было только два года назад, а как будто десять лет прошло. Кажется, что куча всего случилась с той поры, но это и потому, что юноше, разговаривавшему с Алисией в тот день... едва исполнилось шестнадцать. Он был на два года моложе человека, который сейчас беседует с вами. У меня такое чувство, что тому мальчику тогда было восемь или девять лет от роду. Ему было плохо, хотелось расплакаться. Голос его дрожал всякий раз, когда он пытался что-то произнести. Ему хотелось к маме, но он опасался, что мама нечто узнает.
— Извини, — сказал я. Алисия уже перестала рыдать, но сейчас снова расплакалась, и я вынужден был хоть что-то сказать.
— Не очень-то хорошее начало, правда? — выговорила Алисия.
Я покачал головой, но от слова «начало» мне стало еще хуже. Она была права, конечно. Это было начало. Я хотел, чтобы ничего хуже того, что случилось, не происходило бы, и чтобы это кончилось, и не начиналось.
— Я собираюсь сохранить ребенка, — сказала она.
Я отчасти знал это, потому что провел ночь и день в будущем, так что забавно было услышать об этом в качестве новости. По правде сказать, я и забыл, что здесь возможен некий выбор.
— Ну, — сказал я, — и куда же делись «мы»?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты недавно сказала, что я должен говорить о том, что мы будем делать. А теперь ты говоришь о том, что ты намерена делать.
— Это же совсем другое, правда?
— Почему?
— Потому. Пока ребенок здесь, это мое тело. Когда он выйдет наружу, это будет наш ребенок.
Что-то в ее словах показалось мне не совсем правильным, но я не мог тыкать в это «что-то» пальцем.
— Но что мы будем делать с ребенком?
— А что с ним делать? Растить. Что с ним еще можно делать?
— Но...
Люди поумнее меня придумали бы какие-то аргументы. Но я ничего сообщить прямо тут, на месте, не мог. Тело ее, и она хочет ребенка. А потом, когда ребенок родится, мы вместе будем его растить. Тут, казалось, мало что можно добавить.
— Когда ты собираешься поведать об этом родителям?
— Мы вместе расскажем об этом моим маме и папе.
Мы. Я должен буду сидеть в комнате, пока Алисия рассказывает своим маме и папе о том, из-за чего они захотят меня убить. А может, она будет сидеть, а рассказывать им должен буду я. Когда я убегал в Гастингс, то понимал, что все будет хреново. Я не понимал, насколько хреново.
— Хорошо. Мы.
— Некоторые девочки не рассказывают родителям месяцами, до самого конца. Пока они уже должны... Я в Интернете читала, — добавила Алисия.
— Это разумно, — сказал я. Напрасно.
— Ты так считаешь? — сморщила она носик. — Тебе это кажется разумным, потому что ты собираешься слинять и отвертеться от всего этого.
— Вовсе я не собираюсь.
— Что ты делаешь сегодня вечером?
— Сегодня не выйдет!.. — ответил я не слишком быстро, но и не слишком медленно.
— Почему?
— Я обещал... (Что я обещал? Что я обещал?) что иду с... (Кем? Кем? Кем?) моей мамой... (Куда? Куда? Черт!) у них на работе междусобойчик... так что все приходят с кем-то, а она всегда одна, и я обещал ей сто лет назад...
— Ладно. Завтра вечером?
— Завтра?
— Ты же не собираешься сбежать, да?
Я собирался. Я правда собирался. Я хотел слинять навсегда. Но я знал, что не смогу это сказать.
— Завтра вечером, — ответил я, и от этих слов, слетевших с моих губ, мне захотелось в туалет. Уж не представляю, сколько раз мне захочется в уборную в ближайшие сутки.
— Обещаешь? Встречаемся после школы.
— После школы. Даю слово.
Завтрашний вечер — до этого еще целая вечность. Что-нибудь да произойдет.
— У тебя сейчас кто-нибудь есть?
— Нет. Господи... Нет.
— И у меня тоже. Это облегчает дело, правда?
— Да, наверное.
— Слушай, — сказала Алисия. — Я знаю, что я тебе осточертела...
— Нет-нет. Это не так, — ответил я. — Это было просто...
Но я не мог придумать, что это было, и потому запнулся.