Слепая зона
Шрифт:
– Что производили в цехах? – спросил Максим, скорее для проформы, потому, что картина прояснилась окончательно.
– Как что? Таблетки эти. Я, правда, сам не видел, как там их делают, меня-то в цеха не пускали, но желтопузики мне приносили же. За пивко, за жрачку…
– А ты, значит, Иванцову в «Уют» толкал? – негромко поинтересовался до сих пор молчавший майор.
– Вы и это знаете? Да там и было-то всего два раза… Потом кафе закрыли, говорят, бармена… того… убили?
Максим проигнорировал вопрос Орехова и задал свой:
– А что за лабораторию ты упомянул?
Орехов
– Шут ее знает, с тыла, в подвале каком-то. Не знаю, где именно, там мои сокамерники трудились. Они не местные были, без доков, их никуда не отпускали с территории, да и не особенно-то они распространялись. Все жаловались на профессора какого-то, а потом исчезли в одну ночь.
У Максима перехватило дыхание от внезапной мысли. Он достал телефон и открыл файл с фотографией неизвестного, убитого в «Уюте» вместе с Иванцовым. Личность этого человека так долго не давала ему покоя, что от предчувствия дрогнула рука, когда он протянул телефон Орехову:
– Ты этого человека знаешь?
– Так это же Матвей! Чего-то он неважно выглядит…
– Ты, Орехов, или дурак, или везунчик. Ломакин чем занимался?
– Лом? Да не знаю. Он часто ошивался там, но чтобы что-то делал… Так, надзирал за надзирателями, скорее. Мог по шее надавать кому угодно. Он вообще-то не слишком нормальный какой-то. Псих, но тихий. В себе. А еще шефа возил. Иногда.
– Вот тебе шанс, Вениамин… – Дежин быстро переглянулся с майором, надеясь, что тот поймет его правильно. – Бери бумагу, ручку, пиши сочинение на тему: «Как я работал в ООО “Кантон”». Со всеми именами, фамилиями и событиями, которые можешь вспомнить. Сойдет за признательное. Суд может проявить снисхождение. Статья у тебя серьезная, подвела тебя жадность. Сколько в том пакете было? Килограмм?
– Тысяча таблеток, – поник Орехов.
– Пиши и надейся на лучшее.
Глава 7
Напрасно я решила, что меня так сразу и отпустят из больницы домой. Лечащий врач с радостью разобрала бы меня на составляющие, чтобы понять, что именно произошло прошедшей ночью с моим организмом.
А позже к ней неожиданно для меня присоединилась мама, заявившая:
– Светочка, что ты говоришь? Такое резкое улучшение может потом обернуться какой-нибудь бедой…
– Мам, – попыталась сопротивляться я, демонстрируя прекрасную дикцию и повышая тон, – ну ты-то должна быть на моей стороне!.. Я хочу домой!
– А я как раз на твоей стороне, доченька. О тебе же беспокоюсь! Врач говорит, что нужно обследовать, значит, нужно обследовать.
Спорить было бесполезно. Во всем, что касалось моего здоровья, мама была непреклонна. Я понимала почему. Если бы мою болезнь обнаружили на несколько лет раньше, я ходила бы сейчас в очках с толстыми линзами, но сохранила бы часть зрения. Маминой вины в том, что я ослепла, не было, но она всю жизнь считала иначе.
Так что я смирилась, и в результате весь день вокруг меня суетились люди, брали анализы, отвезли в кресле, словно я была безногой, куда-то на другой этаж, запихнули в томограф, где пришлось
Если допустить, что Тварь все это время прикидывалась глупой и зависимой, то что ее подвигло выдать себя? Ведь она способна копаться в моих воспоминаниях и ощущениях, а значит, уже поняла, что, мягко говоря, насторожила меня. Принять версию о том, что существо, способное убивать по собственной прихоти и намертво приклеившееся ко мне, способно строить в отношении меня какие-то неведомые планы, было невероятно трудно. И страшно. Всю жизнь я ненавидела собственную зависимость, училась обходиться без посторонней помощи, хотела перестать чувствовать себя ущербной и, самое главное, не позволять другим считать себя такой. А теперь могло получиться, что Тварь просто использует меня, как кукловод, дергая за нужные ниточки? Что ей надо, в конце концов?
«Что тебе надо от меня?» – швырнула я через клацанье и щелчки невидимого аппарата такой мощный посыл к потолку, что Тварь сжалась до размеров большой кошки типа Матроскина.
Вот только в отличие от Матроскина она вовсе не была мурчащим котом. В позвоночник плеснуло холодом, на виске задергалась жилка, а томограф вдруг издал пронзительный писк. Я дернулась, как будто меня проткнули от макушки до попы ледяным штырем, и едва не завопила в ужасе. Тварь забралась в меня! Всего на миг, но этого хватило. Томограф верещал, я давила на грушу изо всех сил, пытаясь подняться, но лбом упиралась в невидимое препятствие и не могла понять, как освободиться.
Насквозь мокрую от пота, задыхающуюся, меня вытащили и сунули под нос какую-то вонючую дрянь. Я пыталась вспомнить как она называется, но в опустевшем мозгу звенело от страха и ярости. Тварь оказалась расплющена по потолку надо мной и, кажется, пыталась что-то мне передать, но я просто не могла позволить ей коснуться своей головы еще раз. Ни за что! Неожиданно из памяти выплыло уже ненужное слово – нашатырь.
– Дышите, Светлана, дышите! – испуганным голосом увещевала меня девушка-медик, насквозь пропахшая этим самым нашатырем.
Я честно попыталась следовать ее совету. Помогло. В голове прояснилось, сердце перестало по-заячьи колотиться в груди. Призрак панической атаки растворился, спрятался где-то в темных глубинах мозга.
– Спасибо, – выдавила я, осторожно пробуя недавно обретенный голос.
А вдруг Тварь отобрала свой неожиданный дар?
– Вы простите, такое случается. Что же вы так поздно подали сигнал?
Поздно? Хорошо, что вообще про него вспомнила! Я промолчала, конечно. Ни к чему врачам лишние знания. Лишь немного ослабив хватку ярости, я позволила Твари ползти следом за креслом, которое катила девушка-медик. Как бы там ни было, я обрадовалась, что все еще способна контролировать Тварь.