Слепое солнце
Шрифт:
— Я тоже никому не докладывался, когда к Темному поехал Так что теперь? — спокойно заметил Джош.
Законопослушная, всегда следующая должностным инструкциям Мэва ах задохнулась от возмущения:
— Идиоты! Видит Свет — идиоты! Оба! Мало того, что это прямое нарушение должностных обязанностей… Так поглядите, к чему привело!
— Ладно, ладно… — примирительно кивнул Джош. — Идиоты, особенно я. Но я всего лишь имел ввиду, что здесь он соврал, что это вполне естественно. Что-то другое…
— Тогда снова прослушаем запись?
«…Я проводил перекличку патрулей…. Но я думал, ты просто забыл или после «выезда» решил не заскакивать лишний раз в отдел…» Фразы. Собственный голос на записи звучал непривычно и чуждо — глухой, хрипловатый. Неприятный. «…Нашли тебя с этим выродком… Правда, барьер у него серьезный стоял — еле пробились…» И опять тот же незнакомо-собственный голос. Я не я. Или нет, правильней — я, я и еще раз я. Кукла для обряда вуду — голос есть, человека нет. Или человек есть, но вокруг пусто — темнота. Отвратительное раздвоение. Потом Мэвин голос. Трещит, как при радио-помехах. «В каком состоянии находился Джош?..» Вот здесь — теперь чувствуется: фальшь и неуверенность. «Я…э… не могу… в смысле, с ним Алекс занимался. Я не знаю…» Как это должно было выглядеть? Как это… Снова чужой, со стороны голос — запись пошла по кругу: «…Я думал, ты нас узнал…».. А я к тому времени уже ослеп… ослеп… ослеп…
/…Свет любил Джоша. Но слишком уж извращенно. В голове было пусто и больно, когда выворачивали наизнанку и натягивали, словно перчатку, когда полоскали мозги, как грязное белье, а потом отжимали и развешивали сушиться. Попутно переговаривались, обсуждали Джоша высокими птичьими голосами.
— Ну же, парень, расслабься! Опусти блок! Я всего лишь гляну. Ничего, ничего… — Так бормочут, когда что-то сосредоточенно паяют или складывают паззлы — отстраненно, почти безразлично.
— Нам не пробить блок! Может, оставим? — а это — целая птичья стая, заполошная и суетливая.
— Рафаил, вы неверно оцениваете его состояние… — профессорский баритон.
— Ему не должно быть слишком больно. Мы не делаем ничего такого… — тот, задумчиво-отстраненный.
— Ага, ломаем блок… Ничего такого, конечно. И совсем не больно… — елейным голоском пропел еще кто-то из шумной птичьей стаи. И сорвался на яростный, непривычный в Верхнем крик. — Убьете парня!
А меж тем боль становилась просто невыносимой — ввинчивались в висок тупые сверла, да еще темно. Да еще спорят, теперь обсуждая каких-то там к черту Темных… на потолке тени…
— Мне… больно. Очень.
И голос был чужим, откуда-то извне. Это рядом тоже кто-то мучается? Кто? У кого голос настолько слаб, что почти невозможно разобрать во всплесках спора?
— Скоро перестанет болеть, потерпи. Мы почти все сделали. Ты молодец… Скоро будешь спать… — Утешали. И Джош понял, что утешают его — ласково перебирали волосы на затылке, где было всего больней. Значит, и жаловался тоже сам Джош. — И спать, и отдыхать. И твоя Луиза придет. И твоя мать. Хочешь с ними поговорить? Нет? А чего хочешь?
Голос убаюкивал, обещал покой и позволял наконец расслабиться. И Джош признался:
— Спать хочу. Только при свете. Можно включить? И чтобы уже перестали… — И в это безвольное размягчение, когда Джош не ожидал и не успел заслониться, они и ударили. Да так, что оставалось только взвыть волком и перестать быть.
Сквозь небытие торжествовали:
— Получилось! Это совершенно точно обряд открытия Источника! Нейтрального! Обратите внимание, четвертый, в ногах у парня, Светлый! Видите? Совершенно определенно Светлый! Откуда бы ему там взяться… А вот это — чаша Валира! На гравюрах она именно так выглядит… Есть она в описи вещдоков? Нет! Найти! Это же мощнейший артефакт! Это же… находка века!
Чему они радуются?…
— Пусть парень отдыхает. Часов пятнадцать можно. За это время попробуйте сконструировать модель ауры того Светлого, найдите в архивах информацию на чашу… Да, пусть мальчик отдыхает. Завтра взломаем последний барьер.
— Но…
— Благо Баланса прежде всего, Карина. Вы еще слишком молоды… Но Светлый! Только подумайте! Четвертый участник Светлый! Кто?! Найти!
Тогда Джоша укутали в легкую вату, лоб остудили льдом и рассветной влагой, а после опустили в пустоту с головой. Боль ушла…
Но перед этим, уже на грани слышимости прошелестели:
— Но про Светлого и чашу — не для протокола. И — неразглашение. Личная ответственность. Нельзя, чтобы…/
Боль ушла, ушли даже дальние её отголоски, но свет так и не включили. Джош с удивлением обнаружил, что лежит щекой в подушку — наволочка неприятно потная, ногами в кроссовках прямо поверх одеяла. И что очень тихо. А были… диктофон… Мэва… запись опроса.
— Мэва?
— Я здесь. — Что щелкнуло. Тут же, как по команде, загудел, включаясь, холодильник.
— Что это было? — И зачем Мэва так близко — на полу рядом с кроватью, кажется, сидит. Дышит в лицо.
— Когда? — отодвинулась. Скрипнула половица.
— Только что? Что со мной было?
— А что было только что? — полное непонимание в голосе. Мэва уже где-то в районе стола.
— Ну… сейчас? Мы же…
— Сейчас ты спал. Мы слушали запись допроса, потом я ушла греть ужин, а ты прилег отдохнуть. — Терпение санитара, успокаивающего буйного пациента психиатрической клиники. Все эти неприятные клочья…
— Но… — Джош смутился, сел, потер ноющий висок.
— Ты устал, ты еще не вполне здоров, наверно. А ужин ждет. Будешь?
— Не хочется пока.
Мэва или зачем-то пудрит напарнику мозги, или это — ку-ку! дожились! — провалы в памяти. Но не помнил Джозеф, чтобы уставал и ложился спать. И никогда, ни при каких обстоятельствах он не лег бы на кровать в обуви — крепко вбитая матерью привычка. И не лег бы, не снимая свитера. Потом ощутил, что чего-то не достает. Не сразу догадался — не врезается в бедро твердый шестигранник диктофона. Недоверчиво обшарил карманы брюк — диктофона в них не наблюдалось. Обшарил кровать — не нашел. Куда он мог?…