Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной

Докинз Ричард

Давайте для начала обратимся к самому известному в истории сопернику дарвинизма ламаркизму. Когда эта теория впервые была выдвинута в начале XIX столетия, она не считалась альтернативой дарвинизму, потому что до дарвинизма в то время еще не додумались. Шевалье де Ламарк был впереди своей эпохи. Он принадлежал к числу тех мыслителей XVIII в., которые доказывали существование эволюции. В этом Ламарк был прав, и за это одно он заслуживает нашего уважения, так же как дед Дарвина Эразм и еще ряд личностей. Кроме того, он предложил самую лучшую для своего времени теорию, объяснявшую механизм эволюции, но у нас нет никаких причин предполагать, что, появись в ту пору дарвиновское объяснение, Ламарк непременно бы его отверг. Увы, оно тогда не появилось, и, на беду Ламарка, его имя — по крайней мере в англоязычных странах — стало синонимом ошибки. Оно ассоциируется у нас не столько с признанием самого факта эволюции, в чем Ламарк был прав, сколько с предложенным эволюционным механизмом. Я не пишу исторический трактат и не буду с академической въедливостью заниматься разбором того, что конкретно говорил сам

Ламарк. В его собственных словах содержалась доля мистицизма: например, он твердо верил в восхождение по так называемой лестнице бытия (представление, разделяемое многими и по сей день) и описывал стремящихся выжить животных так, будто они в каком-то смысле осознанно хотят эволюционировать. Я выделю из ламаркизма те его немистические составляющие, которые хотя бы на первый взгляд могут рискнуть потягаться с дарвинизмом. Таких составляющих, признаваемых и современными “неоламаркистами”, по сути, две: наследование приобретенных признаков и принцип упражнения и неупражнения органов.

Принцип упражнения и неупражнения гласит, что те части тела, которые организм использует, становятся больше. А неиспользуемые части тела склонны ослабевать и уменьшаться. Доподлинно известно, что, когда мы тренируем какие-то определенные мышцы, они растут, а те мышцы, которым никогда не дают нагрузки, атрофируются. Изучив тело человека, мы можем определить, какими мышцами он пользуется, а какими нет. Возможно, мы даже угадаем, кем он работает или как предпочитает отдыхать. Приверженцы так называемого бодибилдинга вовсю упражняются в упражнении и неупражнении, “строя” свои тела почти так же, как скульптор ваяет статую, и придавая им какие угодно противоестественные формы в зависимости от требований моды внутри этой специфической субкультуры. В организме подобным образом реагируют на использование не только мышцы. Начните ходить босиком, и кожа на ваших ступнях станет тверже. Чтобы отличить фермера от банковского служащего, достаточно бросить взгляд на их руки. У фермера они жесткие, загрубевшие от привычки к суровому труду. А если руки клерка и можно назвать загрубевшими, то это относится только к небольшой мозоли на пальце, возникшей от постоянного соприкосновения с ручкой.

Принцип упражнения и неупражнения позволяет животным на протяжении всей жизни совершенствовать свое мастерство выживания в характерной для них среде просто благодаря самому факту обитания в ней. Люди, подверженные прямому воздействию солнечных лучей или, наоборот, испытывающие недостаток солнца, приобретают такой цвет кожи, который позволяет им наилучшим образом выживать в соответствующих условиях. Избыток солнечной радиации опасен. Заядлые любители солнечных ванн не только получают великолепный загар, но и рискуют заболеть раком кожи. С другой стороны, недостаток солнечного света приводит к нехватке витамина D и рахиту, порой встречающемуся у негритят, живущих в Скандинавских странах. Бурый пигмент меланин, который синтезируется в коже под воздействием солнца, формирует завесу, защищающую более глубокие ткани от вреда, причиняемого избытком освещения. Если загоревший человек переедет в область с менее солнечным климатом, то меланин исчезнет, чтобы организм мог эффективнее извлекать пользу из имеющегося небольшого количества солнечных лучей. Это тоже можно представить как пример упражнения и неупражнения: кожа темнеет, когда ее “используют”, и бледнеет, когда ее “не используют”. Разумеется, представители некоторых тропических рас наследуют плотный слой меланина независимо от того, подвергаются они воздействию солнечных лучей или нет.

Теперь обратимся ко второму из основополагающих принципов ламаркизма, утверждающему, что такие приобретенные признаки затем передаются последующим поколениям. Факты говорят о том, что эта точка зрения попросту ошибочна, но на протяжении почти всей человеческой истории она считалась верной. Ламарк не выдумал ее, он просто разделял общепринятые представления своей эпохи. В некоторых кругах эти представления живы до сих пор. У моей матери был пес, который время от времени прикидывался хромым: приподнимал одну заднюю лапу и ковылял на остальных трех. А у соседки был пес постарше — он, увы, потерял заднюю лапу, угодив под машину. Так вот, эта соседка была убеждена, что ее пес — отец нашего, а в качестве доказательства приводила унаследованную хромоту. Расхожая молва и народные сказки полнятся подобными историями. Многие либо верят, либо хотели бы верить в наследование приобретенных признаков. Вплоть до ХХ столетия это была основная теория наследственности, которую признавали в том числе и серьезные биологи. Сам Дарвин верил в нее, однако его эволюционные взгляды основывались не на ней, и потому в нашем сознании его имя с ней не связывается.

Объединив наследование приобретенных признаков с принципом упражнения и неупражнения органов, мы получим на первый взгляд неплохой рецепт для эволюционных усовершенствований. Именно этот рецепт и называют обычно теорией эволюции по Ламарку. Если из поколения в поколение люди утолщают свои ступни при помощи хождения по жесткой поверхности, то, как утверждает эта теория, у каждого следующего поколения кожа на ступнях изначально будет чуть-чуть толще, чем у предыдущего. Потомки будут получать преимущество перед предками. В конце концов дети будут рождаться уже с утолщенной кожей на ступнях (так оно, собственно говоря, и происходит, но, как мы увидим, в силу других причин). Если следующие друг за другом поколения греются на тропическом солнышке, то они будут становиться все темнее и темнее, поскольку, согласно ламаркистским представлениям, каждое новое поколение будет наследовать часть загара своих родителей. В конце концов потомки будут сразу рождаться черными (такими они опять-таки и рождаются, но не потому, что доводы ламаркистов справедливы).

В качестве примеров тут издавна приводят руки кузнецов и шею жирафа. В деревнях, где кузнец получал свое ремесло в наследство от отца, деда и прадеда, считалось, что он наследует вместе с ним

и натренированные мускулы своих предков. И не просто наследует, а тренирует еще сильнее, передавая их своему сыну в усовершенствованном виде. Короткошеие предки жирафов тщетно пытались дотянуться до листьев на высоких деревьях. Они изо всех сил тянулись верх, благодаря чему мышцы и кости их шеи удлинялись. Каждое новое поколение имело слегка более длинную шею по сравнению с предшествующим и передавало это стартовое преимущество своим потомкам. Ламаркизм в своем чистом виде утверждает, что эволюционное развитие всегда происходит по такой схеме. Организм стремится к чему-то, в чем очень нуждается. В результате такого стремления те части тела, которые оказываются задействованными в нем, увеличиваются в размерах или же каким-то иным образом изменяются в нужном направлении. Эти преобразования передаются следующим поколениям, и т. д. Достоинством данной теории является то, что она подразумевает накапливание изменений — как мы уже видели, это необходимая составляющая любой эволюционной теории, которая претендует на то, чтобы соответствовать своему назначению в формировании нашей картины мира.

По всей видимости, теория Ламарка обладает большой эмоциональной притягательностью как для определенной категории людей умственного труда, так и для некоторых простых смертных. Однажды ко мне подошел мой сослуживец, выдающийся историк марксизма — человек чрезвычайно культурный и начитанный. Он сказал, что понимает: факты, судя по всему, свидетельствуют против ламаркистской теории. Но есть ли все-таки хоть какая-нибудь надежда подтвердить ее? Я ответил, что, по моему мнению, никакой надежды нет, и он выслушал это с искренним сожалением, сказав, что по идеологическим соображениям хотел бы, чтобы ламаркизм оказался правдой. Ему казалось, что это дало бы человечеству шанс исправиться. Джордж Бернард Шоу посвятил одно из своих громадных предисловий (к циклу “Назад к Мафусаилу”) страстной защите наследования приобретенных признаков. Его аргументы основывались не на биологических знаниях, в полном отсутствии которых он сам беспечно признавался, а на испытываемом им отвращении к тем следствиям, которые выводятся из дарвинизма — из этого “стечения обстоятельств”:

На первый взгляд, все просто, потому что поначалу ты не осознаешь всего, что за этим стоит. Но, как только до тебя доходит истинный смысл, твое сердце уходит в пятки. Здесь кроется омерзительный фатализм, гадкое и непростительное отрицание красоты и интеллекта, силы и предназначения, чести и устремлений.

Еще одним выдающимся писателем, который не мог смириться с тем, что казалось ему неизбежными выводами из дарвинизма, был Артур Кестлер. Как язвительно, но точно заметил Стивен Гульд, на всем протяжении последних шести своих книг Кестлер воюет с собственным неправильным пониманием дарвинизма. Та спасительная альтернатива, которую он предлагал взамен, никогда не была мне до конца понятна, но вполне может быть истолкована как смутно ламаркистская.

Кестлер и Шоу были независимо мыслившими одиночками. Их экстравагантные представления об эволюции вряд ли оказали серьезное влияние на науку, хотя лично я, к стыду своему, помню, как убедительные разглагольствования Шоу в “Назад к Мафусаилу” отвратили меня от дарвинизма как минимум на год, когда я был подростком. Эмоциональная привлекательность ламаркизма, сопровождаемая враждебными эмоциями по отношению к теории Дарвина, имела порой куда более зловещие последствия, когда ее поддерживали могучие идеологии, использовавшиеся в качестве мыслезаменителей. Трофим Лысенко был второсортным селекционером культурных растений, имевшим весьма посредственные способности, если не считать способностей к политике. В большинстве цивилизованных стран его антименделевский фанатизм и страстная, не признающая возражений вера в наследование приобретенных признаков были бы просто безобидно проигнорированы. К сожалению, ему довелось жить в стране, где идеология значила больше, чем научная истина. В 1940 году он был назначен директором Института генетики Академии наук СССР [12] и стал безгранично влиятелен. Его невежественные взгляды были единственными представлениями о генетике, какие преподавались в советских школах в течение целого поколения. Сельскому хозяйству Советского Союза был нанесен неисчислимый ущерб. Многие выдающиеся советские генетики были изгнаны, сосланы или брошены за решетку. Например, всемирно известный генетик Н. И. Вавилов умер от истощения в тюремной камере без окон после продолжительного судебного процесса по сфабрикованным смехотворным обвинениям, таким как “шпионаж в пользу Британии”.

12

В оригинале: “директором Института генетики Советского Союза”. — Прим. перев.

Доказать, что приобретенные признаки никогда не наследуются, невозможно по тем же причинам, по каким невозможно доказать, что фей не существует. Все, что мы можем сказать, — это то, что достоверных случаев обнаружения фей не было, а имеющиеся сомнительные фотографии являются грубыми подделками наподобие мнимых человеческих следов в техасских горных породах эпохи динозавров. Любые категоричные заявления, будто фей не существует, уязвимы — вдруг я в один прекрасный день встречу где-нибудь в глухом уголке своего сада крохотное человеческое существо с прозрачными крылышками. Точно в такой же степени неопровержима и теория о наследовании приобретенных признаков. Просто-напросто до сих пор почти все попытки доказать это явление оборачивались неудачей. Из тех же, которые вроде бы удались, часть оказались подлогом (как, например, известные опыты с подкожным введением туши жабе-повитухе, давшие название посвященной им книге Артура Кестлера), а остальные не удалось воспроизвести другим исследователям. Тем не менее как кто-то может однажды встретить фею в заброшенном углу сада, будучи при этом трезвым и имея под рукой фотоаппарат, точно так же кто-нибудь может в один прекрасный день обнаружить случай наследования приобретенных признаков.