Слепой Пегас или БОМЖ с пистолетом
Шрифт:
Я очень люблю собак. Поэтому начал его “дрессировать”. Уже через неделю шизик усвоил команды: “си деть!”, “лежать!”, “фу!”, “место!”, “рядом!”, “ко мне!”. Он ходил со мной, держась строго у левой ноги, вы прашивал лакомство, которое аккуратно брал с ладони - у меня теперь халаты были набиты кусочками хлеба и сахара, - и мы с ним разучивали более сложные команды “охраняй!” “фас!”, “принеси!” и другие. К сожалению, “пса” перевели все же в буйное отделение. Когда я был на процедурах, он попытался войти в процедурную и укусил санитара его туда не пускавшего. Санитар же не знал, что “пес” должен везде со провождать хозяина. Я по нему скучал. Это был самый разумный больной в отделении;
Шел
Но из больницы надо было выбираться. Погибнуть тут, превратиться в идиотика, пускающего томные слюни, мне не хотелось. И если план мой вначале казался безукоризненным, то теперь, после овеществления шарика, в нем появились трещины. Мне почему-то казалось, что, рассказывая врачам об изменении сознания, о том, что шарика, конечно, нет и не было, а было только мое больное воображение, я предам что-то важное, что-то потеряю.
Но серое небо все падало в решетки окна, падало неумолимо и безжалостно. Мозг начинал пухнуть, распадаться. Требовалась борьба, требовалась хитрость. И пошел к врачу.
...Через неделю меня выписали. Я переоделся в нормальный костюм, вышел во двор, залитый по случаю моего освобождения солнцем, обернулся на серый бетон психушки, вдохнул полной грудью. И осознал, что чего-то не хватает.
Я сунул руку в карман, куда переложил шарик, при выписке, из халата. Шарика не было! Напрасно надрывалось в сияющем небе белесое солнце. Напрасно позвякивал трамвай, гудели машины, хлопали двери магазинов и кинотеатров. Серое небо падало на меня со зловещей неотвратимостью. Я спас себя, свою душу, но тут же погубил ее. Ведь шарика, - теплого, янтарного, радостного, - не было. Не было никогда...
Глава 14
Сегодня
Шкафы перестали меня бить и сели на кровать. Потом один из них встал и открыл окно, недовольно прикрывая нос. Что ж делать, желудок мой давно ослабел, он лакомства сегодняшние переваривал с трудом, все время требуя соды. И, конечно, не смог перенести грубых контактов с кулачищами шкафов.
Я пополз в туалет. Шкафы проводили меня брезгливыми взглядами. Я прикрыл дверь, выпрямился, упираясь о ванну, сунул голову под холодную воду. Стало легче. Я больше симулировал, скорчившись во время экзекуции в великовозрастного эмбриона. Последнее время меня, как и других вороватых бичей, били часто, но небрежно. Привыкнуть не привык, но расслабляться и защищать важные места научился.
Я снял брюки и обгаженные трусы, подмылся, надел джинсы, которые не слишком испачкались, на голое тело, приподнял крышку унитаза, достал пакет, развернул...
Не буду слишком драматизировать или интриговать. В принципе, в моей прошлой жизни были пистолеты, разборки, острые ситуации. Они не составляли суть моего прошлого, но неизбежно сопутствовали биографии журналиста — афериста. У меня, даже, в молодости судимость была за хранение оружия. Условная. Целый арсенал у меня менты конфисковали. Парабеллум, вальтер офицерский, бульдог, наган, коровин и отличный боярд. Времена тогда были гуманные в этом отношении, все мальчишки таскали трофейное оружие. И стоил тогда стандартный немецкий пистолет литр московской, то есть — 5 рублей 74 копейки. Боярд стоил дороже. Именно он и лежал сейчас у меня в руке, прекрасный небольшой пистолет калибра 7,62 с полностью снаряженной обоймой. Я мягко передернул затвор, снял пистолет с предохранителя, сунул его за пояс джинсов (он приятно охолодил растревоженный живот) и, согнувшись, поплелся в комнату, старательно испуская стоны.
— Подмылся? — спросил меня один из шкафов, и заржал довольно.
Голос у него для такого Кинг-Конга оказался удивительно тоненьким, как у кастрата. Мне сразу вспомнился анекдот про людей, пытавшихся купаться в Ниле, где их поджидал крокодил.
Я промолчал. Сел скромно, на краешек стула, продолжая держаться за живот. Мне ужасно нравилось, что у меня под рубашкой на выпуск лежит увесистый сюрприз, который я и поглаживал.
— Ты тут серьезного пацана достал, — сказал второй шкаф. — Мы долго базарить не будем, надо вот договор подписать. На передачу авторских прав. Не ссы, деньги тебе за это дадут. Вот, двести баксов. Сто мы себе забираем за то, что тебя по-настоящему не помяли. За сервиз, так сказать.
Кинг-Конг опять захихикал. Ну точь в точь как после укуса крокодила за интимное место. Шкаф положил на стол два листа. Я взял очки и хотел прочитать, но мне не позволили.
— Нечего там читать, — сказал второй, — тоже мне, бухгалтер. Бери двести и подписывай. И мы уйдем.
Давно не испытывал я настоящего гнева. Сняв рванную шкуру бомжа я снял и толстовскую терпимость. Содержание, что бы там не говорили философы, весьма зависит от формы. Когда-то, когда по указке следователя меня бросили в сучью хату, чтоб я быстрей раскололся, и там подонки попытались меня опустить, я зубами порвал горло одному из них. Сила мышц в этом мире недорого стоит. Мозг сделал самого слабого из хищников царем природы. У меня мозг имелся. В отличие от этих горилл.
Я выпрямился на стуле, привстал, вынул руку из под стола и сказал хладнокровно:
— Вы, сявки гнилые, немного стрелы попутали. Забирайте ксиву и скажите вашим фраерам, что адвокат лучше на четвертую ходку уйдет, чем простит. Они, кстати, вас на легавый шнифт послали, чернуху вам втерли. Так что вам от них за тухлый базар причитается. Если вы, конечно, по понятиям живете?
Боярд весело смотрел им в лицо. Я смотрел тоже весело. Фраза была построена грамотно и с хорошим подтекстом. Любой отморозок считает, будто живет по понятиям. Следовало усилить эффект, поэтому я встал в полный рост и хладнокровно выстрелил под ноги отморозков. Мне было хорошо. Последние клочки бичевской приниженности отрывались от души и грязными лоскутками падали на истертый палас. Все же, подумалось мне с необычайной ясностью, надо пойти к жертве. Я неплохой психолог, сумею построить разговор. Это единственный вариант.
— Эй, земляк. Что передать этим? Ну, ты сам понимаешь... — Шкафы уже устояли у выхода. Они перестали быть шкафами, теперь это были просто молодые, невежественные люди, подкачавшие мышцы, но забывшие про мозг. Они были растерянными и эта растерянность для них была привычной. Только в обыденной жизни они все время маскировали ее наглостью.
—Штука отступного. Зелеными. Мой счет в банке им сообщат. Срок — три дня. — Я засунул пистолет обратно за пояс, глотнул пивка и, закуривая, перешел на диван, где развалился вальяжно. — На вас не обижаюсь, вам просто не объяснили, что идете к Щеголю, который в краслаге смотрящим был. Эти гроши возьмите себе от меня…