Слепой против бен Ладена
Шрифт:
Отправление религиозных обрядов давным-давно превратилось для Фаруха в необходимую формальность, которая не имела глубинного смысла и не приносила удовольствия. Разумеется, атеистом он не был, но честно ответить на вопрос, насколько крепка и глубока его вера, затруднился бы. Собственно, его об этом никто и не спрашивал; в тех кругах, где он вырос и возмужал, меткая пулеметная очередь или удачно проведенная диверсия приравнивались к намазу, а организация крупного теракта ценилась чуть ли не наравне с хаджем. Но сейчас, стоя перед лицом неминуемой гибели и имея время подумать о душе, он вдруг ощутил неприятный холодок между лопаток: а что, если ему и впрямь придется пройти по шинвату? Что, если мост над адской пропастью окажется
– К чему эти пустые разговоры? – резко, чтобы не выдать своего смущения, повторил он вопрос, который не давал ему покоя. – Проповедь ислама в устах неверного звучит так, словно кто-то выпускает газы в мечети. И кто ты такой, чтобы предсказывать мне будущее?
– Верно, ты меня не знаешь, – прозвучало в ответ. – Зато, повторяю, я точно знаю, кто ты такой. И еще я знаю, кому приходится племянником вот этот бурдюк с овечьим дерьмом. – С этими словами неверный слегка встряхнул Халида, продолжавшего стоять на крыльце с отсутствующим видом. – Вы двое – бесценный кладезь информации. С вашей помощью, надеюсь, удастся крепко дать по рукам этому одноглазому ублюдку, однокашнику принца Чарльза. Брось пистолет, аль-Фаттах, и я сохраню вам обоим жизнь.
Фарух полной грудью вдохнул чистый, пахнущий морозом горный воздух и, запрокинув голову, в последний раз посмотрел на небо. Холодные зимние звезды уже затянуло невидимыми в темноте облаками, лишь на месте луны виднелось мутное пятно неяркого серебристого сияния.
Араб опустил голову. Главные слова были произнесены, последние сомнения развеялись, как дым. Намерения врага стали ясны и понятны, для колебаний не осталось места. Вечерами, за бутылкой виски и шахматами в компании Халида, можно было сколько угодно сомневаться в себе, собственной вере и правоте человека, которого неверный только что обозвал одноглазым ублюдком. Но в такие моменты, как сейчас, у настоящего воина остается только один путь – отбросить сомнения и делать лишь то, чего от него требуют обстоятельства и долг.
– Аллах акбар! – громко объявил аль-Фаттах и вполголоса добавил: – Прости меня, Халид.
В следующее мгновение "беретта" в его правой руке ожила, и высокоученые мозги бен Вазира веером разлетелись в разные стороны, обильно окропив все вокруг, в том числе и неверного. Аль-Фаттах пригнулся и начал отступать к машине, продолжая нажимать на спусковой крючок в надежде, что хотя бы одна из пуль отыщет врага в его ненадежном укрытии.
Он скорее угадал, чем услышал одинокий хлопок ответного выстрела. Пуля влетела в его оскаленный рот. Фарух аль-Фаттах упал на теплый капот своего автомобиля, под которым все еще продолжал почти беззвучно работать отличный немецкий мотор, а затем медленно сполз на покрытые морозными узорами гладкие плиты подъездной дорожки. Его черная "беретта" лязгнула о бетон, из отверстия в глушителе все еще лениво вытекал синеватый пороховой дымок.
Все было кончено.
– И на Фаруха бывает проруха, – ни к кому не обращаясь, сообщил Глеб Сиверов и, перешагнув через распростертые на ступенях тела программиста и его телохранителя Хасана, направился к машине.
Черный "БМВ" описал положенный круг почета вокруг клумбы и покинул двор. Ворота закрылись автоматически. Вокруг царили тишина и покой, из чего следовало, что перестрелки в доме никто не услышал.
Глеб посмотрел на часы и прибавил газу. Он вел машину с максимальной скоростью, которая была возможна на этом узком и скользком серпантине, потому что разговор с аль-Фаттахом отнял на целую минуту больше, чем он рассчитывал.
Но он успел. Импровизированное и маломощное взрывное устройство, собранное Глебом из обнаруженных на вилле подручных материалов и размещенное в подвале, в непосредственной близости от хранившейся там емкости с газом для бытовых нужд, сработало в тот момент, когда Сиверов, припарковавшись недалеко от моста через реку, выбирался из машины.
Газа в
У него было предчувствие, что в скором времени ему предстоит увидеть дым этого пожара собственными глазами.
Глава 12
Черное, похожее на катафалк такси двигалось из аэропорта Хитроу к деловому центру Лондона. Единственный пассажир сидел на просторном заднем сиденье и рассеянно смотрел в окно. Лондон заметно изменился с тех пор, как ему довелось побывать здесь в последний раз, да и сам пассажир, честно говоря, был уже далеко не тот, что прежде. В аэропорту он нарочно выбрал эту старую, архаичную машину, чтобы помочь давно ставшему чужим городу обрести знакомые, узнаваемые черты, но это не помогло. Окраины изменились до полной неузнаваемости, да и старый город не отставал. Пассажиру пришлось признать, что более всего прочего изменился он сам, и перемены эти, увы, заключались в том, что он закоснел в своих привычках и взглядах на окружающий мир, утратив свойственную молодости гибкость и остроту восприятия.
Такси, как большой черный жук, деловито катилось по левой стороне улицы; пассажир на заднем сиденье стойко боролся с инстинктивным желанием просунуться сквозь окошко в перегородке, что отделяла его от водителя, перехватить руль и вернуть машину на правую полосу. И пассажир вздохнул с облегчением, когда такси наконец остановилось недалеко от Трафальгарской площади.
Пассажир расплатился, отметив про себя, что цены все эти годы тоже не стояли на месте, и такси укатило. "Старый дурак, – мысленно сказал себе он, стоя на тротуаре и провожая машину взглядом. – Будь осторожен. Запомни: сначала надо посмотреть направо, потом налево, а не наоборот. Ну, вперед! Пойдем узнаем, кой, собственно, черт занес нас на эти галеры!"
Засунув руки в карманы длинного, тяжелого пальто, он двинулся по тротуару в сторону площади. Багажа при нем не было никакого: приезжий не собирался задерживаться в Лондоне надолго.
Впереди, на площади, уже виднелась зеленая пирамида огромной и пушистой рождественской ели – ежегодного подарка Лондону от Норвегии, ставшего традиционным с тех пор, как во время последней мировой войны норвежский королевский двор отсиживался здесь, пережидая оккупацию. На фоне застилавшего небо черного дыма нарядная елка смотрелась как-то непривычно; по правде говоря, это зрелище здорово смахивало на кадр из голливудского фильма-катастрофы. В воздухе явственно ощущался тяжелый запах не до конца сгоревших нефтепродуктов; постовой на перекрестке щеголял новенькой противодымной маской, а прохожие то и дело поглядывали на небо, будто ожидая, что из дымных облаков, подобно черному снегу, вот-вот посыплются жирные хлопья сажи.
Приезжий заглянул в открывшиеся двери паба, где в полумраке заманчиво поблескивали ряды кружек и начищенная латунь пивных кранов. Слышалось бормотание работающего телевизора и негромкий гул разговоров. Раньше из такого заведения непременно пахнуло бы густым табачным дымом; теперь курить в пабах было запрещено, и приезжий не знал, хорошо это или плохо. С медицинской точки зрения, наверное, хорошо, но ему, как специалисту в совершенно иной области, вдруг стало интересно: как долго можно закручивать гайки, прежде чем люди пошлют тебя ко всем чертям? Заставить законопослушного курильщика прятаться с сигаретой по темным углам не так уж сложно, а вот как вы, господа, намерены призвать к порядку тех, кто превратил небо над вашей столицей в сплошную дымовую завесу?