Слепой убийца

Этвуд Маргарет

Куй железо, пока горячо. Она приступила немедленно. Методы сводились к намекам, предложениям. (У неё имелся ещё один прием – удар дубинкой, но тогда за обедом она к нему не прибегала.) Она сказала, что знала мою бабушку или, по крайней мере, знала о ней. Монреальские дамы Монфор славятся своим вкусом, но я ведь родилась уже после смерти Аделии. Так Уинифред дала понять, что, несмотря на мою родословную, начинать придется с нуля.

Подразумевалось, что одежда не проблема. Одежду, естественно, всегда можно купить, но надо ещё научиться её носить.

– Как будто это твоя кожа, дорогая, – прибавила она. Мои волосы тоже никуда не годились – длинные, не завитые,

зачесанные назад и заколотые гребнем. Разумеется, ножницы и холодная завивка. Затем ногти. Только помни – ничего вызывающего. Для этого ты ещё слишком молода. – Ты будешь очаровательна, – пообещала Уинифред. – Абсолютно. Только чуть-чуть постараться.

Я слушала смиренно, негодуя. Я знала, что лишена шарма. И Лора тоже. Мы слишком скрытны и грубы. Нас никто не учил, а Рини избаловала. Она считала, что мы и сами по себе хороши. Нам не надо стараться нравиться людям, льстить, угождать или кокетничать. Думаю, отец временами мог оценить шарм в других, но нам его не привил. Он хотел видеть в нас мальчишек и добился своего. Мальчиков шарму не учат. А то все подумают, что они коварны.

Уинифред смотрела, как я ем, и загадочно улыбалась. В её голове я уже превращалась в список эпитетов, в забавные историйки, что она расскажет подружкам – всем этим Билли, Бобби и Чарли. Одета как прислуга. Ест, будто её голодом морят. А какие туфли!

– Ну, – сказала она, поковыряв в салате, – Уинифред никогда не доедала, – теперь надо нам посовещаться.

Я не поняла, что имеется в виду. Уинифред опять вздохнула.

– Насчет свадьбы, – сказала она. – У нас не так уж много времени. Думаю, святой апостол Симон, а затем прием в бальном зале «Ройял-Йорка», в центральном.

Должно быть, я считала, что меня просто передадут Ричарду, как бандероль; нет, ещё будут церемонии – и не одна. Коктейли, чаепития, прием у невесты, фотографии для газет. Это напоминало свадьбу моей матери по рассказам Рини, только в обратном порядке и без некоторых деталей. Где романтическая прелюдия, где склонившийся предо мною юноша? В коленях зародилась волна смятения, она постепенно поднялась к лицу. Уинифред заметила, но не успокоила меня. Она не хотела, чтобы мне было спокойно.

– Не волнуйся, дорогая, – сказала она тоном угасающей надежды и похлопала меня по руке. – Я тобой займусь. – Я чувствовала, как воля покидает меня – та, что ещё оставалась, моя собственная воля. (Ну точно! Сейчас мне пришло в голову. Конечно! Она была вроде мадам из борделя. Сводница!)

– Бог мой, как поздно! – сказала она. У неё были серебряные часики, текучие, словно жидкий металл; на циферблате точки вместо цифр. – Надо бежать. Тебе принесут чай и пирожное или что захочешь. Девушки любят сладкости. Или сладости? – Она засмеялась и встала, подарила мне на прощанье креветочный поцелуй, но не в щеку, а в лоб. Показать мне мое место. Какое? Ясно какое. Малого ребенка.

Я смотрела, как она скользит по нежно-сиреневому залу, слегка кивая по сторонам и тщательно рассчитывая взмахи пальчиков. Сам воздух высокой травою расступался перед ней; ноги растут словно от талии; ничего не дергается. Я почувствовала, как у меня выпирают части тела – у пояса, поверх чулок. Я жаждала иметь такую походку – плавную, неземную, неуязвимую.

Меня выдавали замуж не из Авалона, а из полудеревянного псевдотюдоровского особняка Уинифред в Роуздейле. Удобнее, так как большинство гостей приедут из Торонто. И не так неловко для отца: он

не мог выложиться на свадьбу, какую затевала Уинифред.

Он не мог даже купить мне одежду. Об этом тоже Уинифред позаботилась. В моем багаже – в нескольких новеньких чемоданах – имелись теннисная юбочка, хотя я не играла в теннис, купальник, хотя я не умела плавать, и несколько бальных платьев, хотя я не умела танцевать. Где бы я этому училась? Конечно, не в Авалоне; даже плаванию, потому что Рини нам не разрешала. Но Уинифред настояла на этих покупках. Она сказала, мне следует играть роль, несмотря на все мои недостатки, в которых никогда нельзя признаваться.

– Говори, что болит голова, – советовала она. – Всегда удачный предлог.

Она научила меня ещё многому.

– Показывать, что тебе скучно, – нормально, – говорила она. – Но никогда не показывай страха. Они его чуют, точно акулы, и стараются добить. Смотри на угол стола – это удлиняет веки, – но никогда не смотри в пол, от этого шея кажется дряблой. Не стой навытяжку – ты не солдат. Никогда не раболепствуй. Если кто-нибудь скажет обидное, переспроси: извините? – будто не расслышала; в девяти случаях из десяти у него духу не хватит повторить. Никогда не повышай голос на официанта, это вульгарно. Пусть он к тебе склонится – на то они и существуют. Не тереби перчатки и волосы. Всегда делай вид, будто у тебя есть занятие поинтереснее, но не выказывай нетерпения. Когда сомневаешься, иди в дамскую комнату, только без спешки. Грация – спутница безразличия. – Таковы были её уроки. Несмотря на все мое отвращение к ней, должна признать, в жизни они сослужили мне хорошую службу.

Ночь перед свадьбой я провела в лучшей спальне Уинифред.

– Стань красавицей, – сказала она весело, намекая, что я не красавица. Она дала мне кольдкрем и бумажные перчатки; надо было намазать руки, а потом надеть перчатки. От этого руки должны стать белыми и мягкими – как сырой свиной жир. Стоя в ванной, я прислушивалась, как вода падает на фаянс, и изучала себя в зеркале. Я казалась стёртой и невыразительной, точно обмылок или луна на исходе.

Из своей спальни в ванную вошла Лора и села на крышку унитаза. Входя ко мне, она никогда не стучалась. В простой белой ночнушке, которую прежде носила я; волосы зачесаны назад, и пшеничный «хвост» свешивался через плечо. Босиком.

– Где твои тапочки? – спросила я. Лора скорбно смотрела на меня. С таким лицом, в белой рубашке и босиком она походила на осужденную – на еретичку со старых полотен, которую везут на казнь. Она сжимала руки; между стиснутыми пальцами – круглый просвет, точно для зажженной свечи.

– Я их забыла.

Полностью одетая, Лора из-за своего роста выглядела старше, чем на самом деле, но сейчас казалась моложе – лет двенадцати, и пахла, как ребенок. Это из-за шампуня – она пользовалась детским шампунем, потому что он дешевле. Всегда экономила на мелочах. Лора оглядела ванную, потом уставилась на кафельный пол.

– Я не хочу, чтобы ты выходила замуж, – сказала она.

– Ты достаточно ясно дала это понять, – отозвалась я. На всех церемониях – приемах, примерках, репетициях – Лора оставалась мрачна; едва вежлива с Ричардом, тупо покорна с Уинифред, будто служанка по контракту. Со мной – сердита, точно эта свадьба – в лучшем случае, злонамеренный каприз, в худшем, – предательство. Сначала я думала, она завидует, но это было не совсем так.

– Почему мне не выходить замуж?

– Ты слишком молодая, – ответила Лора.