Слепой. Антикварное золото
Шрифт:
Это было скверно, поскольку означало, что Рыжий здесь, увы, не первый. Радость первооткрывателя стремительно пошла на убыль, но Рыжий прекрасно понимал, что, во-первых, все эти подземелья выстроены людьми, а значит, быть здесь первым он не может просто по определению – никто не может, и он в том числе. А во-вторых, стрелочку, на которую он наткнулся, могли нарисовать десять, двадцать, а может быть, и все сто лет назад. Или даже триста. А почему бы и нет? Дожди тут, под землей, не идут, ветра не дуют – так что нарисовать ее могли и впрямь давным-давно. От ныне здравствующих диггеров Рыжий про эту часть лабиринта ни разу не слышал, а это означало какой-никакой, но все-таки приоритет.
Рыжий поразмыслил на эти темы, сидя на корточках у стены и экономно смоля сигаретку. Докурив, он затоптал окурок и носком сапога надвинул на него горку сырой земли. Сделав скупой глоток из фляги – под землей он пил только воду, – Рыжий поднялся с корточек и решительно двинулся по правому
Примерно через полчаса коридор уперся в кирпичную перегородку, но диггер даже не успел огорчиться по этому поводу: луч фонаря, скользнув по аккуратной кладке, канул в бездонный мрак неровного пролома. Рядом с проломом грудой валялись битые кирпичи, а в уголке к стене была прислонена кувалда – увы, почти совсем новая, со светлой деревянной ручкой, конец которой был окрашен желтой краской примерно того же оттенка, что и непромокаемый комбинезон Рыжего.
– А, чтоб тебя! – в сердцах выругался «первооткрыватель», убедившись, что его обскакал не какой-то никому не известный и всеми забытый древлянин, а кто-то из ныне здравствующих диггеров.
Просунув голову в пролом, он осмотрелся. Ничего особенного там не обнаружилось. Там был еще один коридор, расположенный почти перпендикулярно тому, которым пришел Рыжий, и приблизительно на полметра ниже. Он был кирпичный, узкий, довольно сухой, со сводчатым закопченным потолком и без малейших следов каких бы то ни было кабелей и труб, что свидетельствовало о его воистину почтенном возрасте. Построили его явно задолго до изобретения электричества и с тех пор, похоже, никак не использовали – во всяком случае, провести сюда свет никто не удосужился. Зато кто-то не поленился его замуровать, а кто-то спустя много десятилетий взял на себя труд отыскать это место и проломить стену – то есть предпринял действия, диггерам не свойственные. Диггеры ничего не ломают, не долбят и не бурят, предпочитая пользоваться уже существующими путями. Да и какой смысл крушить кирпичи и бетон, если, проломив стену, ты почти наверняка упрешься в сплошной грунт? И это не говоря о более чем реальной угрозе вызванного твоими действиями обвала…
По всему выходило, что проломивший кирпичную перегородку человек, во-первых, не был диггером, а во-вторых, действовал с какой-то вполне определенной целью. Он знал, куда идет и чего ищет, а это уже было очень, очень интересно.
«Сокровища!» – подумал Рыжий. Ирония, которой был окрашен этот мысленный возглас, даже ему самому показалась не вполне искренней. Но нет, наверное, на свете диггера, который в глубине души не надеялся бы рано или поздно отыскать под землей что-то более интересное, чем крысы, слизняки, телефонные кабели и сточные воды…
Тут ему очень некстати подумалось, что сокровища, особенно те, которые уже кем-то найдены, просто так, без присмотра, под ногами не валяются. Тот, кто не поленился спуститься в подземный лабиринт, проломить кирпичную стену и отыскать то, что было за ней спрятано (а что-то было, ведь не зря же замуровали проход), наверняка постарается сберечь свою находку, обезопасить ее от таких любопытных типов, как Рыжий. Что бы ни лежало там, в конце сводчатого кирпичного коридора, оно никоим образом не предназначалось для чужих глаз. А как в наше время – да и во все предшествующие времена, если уж на то пошло, – некоторые люди оберегают свои сокровища, Рыжий знал очень даже хорошо. Слава богу, на своей шкуре ему этого испытать не довелось, и он вовсе не стремился попробовать, каково это – попасться около чужой кубышки…
Он постарался прогнать тревожные мысли. В конце концов, какому-нибудь Колумбу тоже небось было несладко. Все сроки вышли, кругом одна вода, жрать нечего, команда бунтует, а о том, что земля круглая, в те времена никто не знал. Некоторые догадывались, но предпочитали помалкивать – кому охота на костер? Вот он, бродяга, и плыл через этот свой плоский океан, не зная, что его ждет впереди. А ну как перевалишь через край Земли и полетишь в тартарары?
В этом-то весь и фокус, думал Рыжий, осторожно протискиваясь в пролом и поворачивая голову из стороны в сторону, чтобы хорошенько осветить налобным фонарем коридор. Так оно испокон веков и ведется: в ком страх сильнее любопытства, тот дома сидит, поясницу чешет. А кому перед телевизором с банкой пива торчать тошно, тот должен уметь через свой страх перешагивать. Морем плыть страшно, по воздуху лететь, да еще когда никто до тебя этого не делал, тоже не сахар. А альпинисты? А автогонщики? А… Э, да что там! В конце-то концов, диггерство – это тоже такое хобби, которое людям со слабыми нервишками противопоказано…
Накативший было испуг отступил, отхлынул от сердца, как откатывается набежавшая на берег волна. Рыжий перевел дух, всухую сплюнул под ноги – то-то же, а то сочинил себе сказочку про сокровища и скелеты, которые их стерегут! – и, отыскав на кирпичной стене размазанный след старательно стертой кем-то стрелки-указателя, решительно зашагал в обозначенном ею направлении.
Глава 2
Утро выдалось хмурое – серенькое,
Никакое решение к подполковнику Ромашову во сне, естественно, не пришло, зато, поддавшись лени, он здорово проспал. В результате на работу явился с небольшим опозданием, скверно выбритым и не успевшим совершить утренний кофейный ритуал. Пить кофе ему пришлось уже в кабинете, и кофе, разумеется, был именно того качества, которого можно ожидать от напитка, приготовленного путем растворения подозрительной коричневой субстанции из жестяной банки в стакане с кипятком.
Правда, после второго стакана этой бурды, напоминавшей слабый отвар дубовой коры пополам с древесным углем, и трех-четырех выкуренных подряд сигарет в голове прояснилось, и подполковник с удивлением осознал, что впервые за последние полгода чувствует себя отлично выспавшимся, свежим и отдохнувшим. Неужто ему постоянно, изо дня в день, недоставало именно этого получаса?
Днем тучи как-то незаметно разошлись и в небе засверкало солнце – веселое, яркое, какое бывает только во второй половине апреля, когда весна наконец набирает полный ход и властно вступает в свои права. Солнечные лучи слепящими вспышками отражались в подсыхающих лужах и стеклах проезжающих по улице автомобилей. Солнце щедро золотило осевшую на окнах кабинета пыль, в которой дождик промыл массу замысловато извивающихся дорожек; косой четырехугольник яркого света пересекал заваленный бумагами стол, ложился на истертый коваными каблуками паркет и загибался на стену, немного не дотягиваясь до нижнего края деревянной рамы, в которую был заключен портрет президента. Глава государства смотрел со стены строго, без намека на улыбку – не смотрел, а прямо-таки целился, напоминая тем, кто успел об этом забыть, кем он был до того, как перебрался в Кремль.
Впрочем, толстяк, сидевший за столом напротив Ромашова, на президента не смотрел – ему, толстяку, было не до того. Он пыхтел, сопел и поминутно утирал потеющую лысину мятым носовым платком. Всякий раз, когда он взмахивал этой клетчатой тряпицей, по кабинету распространялся запах дорогой парфюмерии, да такой густой, что временами забивал даже крепкий дух переполненной пепельницы. Лысину, спереди украшенную смешным хохолком, обрамляли полуседые волосы, волнистыми локонами ниспадавшие на покатые плечи; жирное туловище было втиснуто в светлый парусиновый пиджак, под которым виднелась винно-красная шелковая рубашка с распахнутым воротом. Под рубашкой, поверх туго набитого салом кожаного мешка, заменявшего этому типу шею, был кокетливо повязан цветастый шейный платок; на пухлой, синеватой от бритья щеке виднелось некое образование, что-то среднее между родинкой и бородавкой – крупное, темно-багровое, с торчащим пучком длинных, завивающихся колечками волос. В левую глазницу была вставлена лупа, как у часовщика или ювелира, почти целиком утонувшая в жировых складках; на столе, под рукой, лежала еще одна лупа, по виду старинная и притом очень мощная, к помощи которой толстяк прибегал уже четыре раза. В коротких и толстых, поросших жесткими черными волосами пальцах толстяк сжимал некий предмет из тусклого желтого металла – совсем небольшой, сантиметра полтора в длину, немного похожий на морскую ракушку, – уже в который раз придирчиво осматривая его со всех сторон. Он занимался этим уже битых двадцать минут. Поначалу подполковник Ромашов пытался задавать ему какие-то наводящие вопросы, но толстяк не реагировал, и подполковник, смирившись с неизбежным, стал ждать. Он положил себе ждать полчаса, по истечении которых намеревался вывести посетителя из транса любыми доступными средствами, вплоть до рукоприкладства, поскольку создавалось впечатление, что посетитель способен просидеть так не один час.