Слепой. Исполнение приговора
Шрифт:
Короче говоря, супруги были еще в соку и, насколько было известно Струпу, очень уважали это дело и по возможности старались им не пренебрегать. Он знал это наверняка, поскольку периодически ночевал здесь и слышал звуки, доносящиеся по ночам из хозяйской спальни. Бывало, что сладкая парочка давала свои концерты в бане, в бассейне, а один раз – один, разумеется, только на памяти Струпа, – они устроили настоящую оргию на двоих в теплице с огурцами. Весь урожай потоптали, честное благородное слово!
Мгновенно приняв решение, он свернул в коридор. Коридор был короткий, узкий и ничем, кроме проникающего из холла первого этажа и приоткрытой на два пальца двери, ведущей к бассейну, тусклого вечернего света, не освещенный. Пройдя им,
На настоящий, хотя бы десятиметровый, плавательный бассейн пороху у начальника заставы Стеценко, естественно, не хватило – прямо скажем, не олигарх, чтобы устраивать на своем приусадебном участке гибрид римских терм с Сандуновскими банями. Бассейн у него был скромный, небольшенький – четыре метра в длину, два с половиной в ширину и еще метр восемьдесят – в глубину. Выбираться из него нужно было по сваренной из нержавейки лесенке, а забираться – как бог на душу положит: хоть по той же лесенке, хоть с разбега, бомбочкой. Последнее бывало особенно хорошо после парилки: проскочил душевую с мочалками и тазиками и – плюх!
Внутри бассейн был выложен обычной кафельной плиткой – не голубой, как повелось нынче, а, по бедности, белой. Поэтому первым, что бросилось в глаза майору Бурсакову, когда он вошел, был цвет воды – густо-розовый, почти красный.
Странно, но из песни слова не выкинешь: первым делом он заметил именно цвет воды, хотя не увидеть плавающие в четырехметровой ванне тела было, казалось бы, невозможно.
Плавал, собственно, только Петр Михайлович. Его супруга, одетая в розовый махровый халат и резиновые шлепанцы, почему-то опустилась на дно и лежала там в позе спящей, изображая русалку. Она лежала на правом боку; придавленный тяжестью ее ноги правый шлепанец остался на месте, а левый всплыл, чтобы составить компанию неподвижно лежащему лицом вниз на поверхности воды начальнику погранзаставы. Стеценко тоже был одет по-домашнему, в спортивный костюм кричащей расцветки, но почему-то босиком. Он парил над телом жены, как парашютист в свободном падении, вольно раскинув в стороны все четыре конечности и служа наглядным примером того, что некоторые вещи действительно не тонут. На дне, в полуметре от широко, будто в изумлении, распахнутых глаз Галины Дмитриевны, хорошо заметный на фоне белого кафеля, лежал пистолет Макарова – надо понимать, табельный.
– Ни хрена ж себе замес! – внезапно осипшим голосом пробормотал Струп.
Все было ясно, и все было плохо – так, что хуже некуда. Ликвидатор, в кармане которого лежало удостоверение на имя подполковника ФСБ Федора Молчанова, продолжал трудиться, не покладая рук. Уровень информированности у него был воистину пугающий, и здешние места он пропалывал, как хорошая хозяйка свой огород – методично, не пропуская ни единой травинки, ни одного самого мелкого корешка.
Заведя руку за спину, Струп нащупал рукоятку торчащего за поясом джинсов пистолета, большим пальцем сдвинул предохранитель и вынул оружие из-под полы. Стало спокойнее – ненамного, но все-таки спокойнее. Краем сознания он подумал, что рискует оказаться в очень неприятной ситуации, если местные менты или подчиненные Стеценко заметут его здесь, с пистолетом в руке над двумя трупами. Но это была чепуха: по сравнению с фраером в темных стеклах и менты, и пограничники выглядели белыми и пушистыми, как плюшевые зайчишки.
Он взвел курок пистолета, попятился, нащупывая свободной рукой дверь, а потом резко обернулся, вскинув оружие. Но в коротком узком коридорчике никого не было; в доме царила тишина, нарушаемая только бормотанием работающего на втором этаже телевизора.
Надо валить, подумал он. Валить срочно, далеко и надолго. И – как можно скорее. Ощущение, что упырь в темных очках играет с ним, как кошка с мышью, достигло верхнего предела, сделавшись нестерпимо острым. Вопрос «за что?» не имел смысла. Дереву, в ствол которого
Но этот лесоруб не зевал, и все, что мог майор Бурсаков, это использовать данные ему природой преимущества перед деревом – конкретно выражаясь, ноги. О служебном долге он больше не вспоминал – то есть вспоминал, конечно, но мимоходом, как о чем-то несущественном. Потому что служебный долг не может послать человека с завязанными глазами драться с разъяренным тигром. Драка слепого со зрячим – вот чем в конечном итоге обернулась его миссия в радиационном заповеднике. А раз так, ее пора сворачивать, пока к впечатляющему списку трупов не добавился еще один – его, майора Бурсакова, труп.
Вместо того чтобы направиться к выходу, он свернул в еще один коридорчик, который вел в устроенный в цокольном этаже гараж. Здесь было уже по-настоящему темно; нащупав на стене выключатель, он включил свет сначала в коридоре, а потом и в гараже. Там, в гараже, стояли машины – настоящие, быстроходные и надежные иномарки, не чета его рассыпающейся на ходу «Таврии». Стеценко ездил на «лендровере», а для редких поездок жены в ближайший райцентр держал «ауди», которой Галина Дмитриевна почти не пользовалась. Ключи, насколько было известно Струпу, постоянно торчали в замках зажигания: угона с проникновением в запертый изнутри гараж Михалыч не боялся. Да и вообще, чего может бояться полновластный хозяин округи? То-то, что ничего – до тех пор, пока не явится призрак-убийца в темных очках и не пальнет в затылок из «Стечкина» с глушителем…
Эти машины, особенно «лендровер», представлялись Струпу даром небес, путем к спасению души и тела. Будто наяву, он видел, как мчится по разбитому шоссе за рулем мощного британского внедорожника, и стрелка спидометра все дальше и дальше отклоняется вправо: сто, сто десять, сто двадцать, сто сорок километров в час… А если кому-то в Москве это не понравится, майор Бурсаков с удовольствием положит на стол рапорт об увольнении. Глаза и уши… Приезжайте сюда сами, смотрите и слушайте, сколько влезет, если нужда подперла! Только разберитесь сперва, чьи это глаза и уши сидят прямо у вас под носом, в отделе, и кому они регулярно сливают оперативную информацию…
Он толкнул железную дверь, спустился по трем бетонным ступенькам и успел по инерции сделать три или четыре шага, прежде чем то, что видели глаза, проникло в сознание. Тогда он остановился, не слыша ничего, кроме тока крови в ушах и бухающего, как сваебойная машина, сердца.
Машин в гараже было три – три, а не две, как полагалось. Сверкающий, любовно вылизанный серебристый «лендровер», красная, как плащ тореадора, «ауди А6», а чуть в стороне, поставленный немного наперекосяк, явно впопыхах, – черный, забрызганный грязью и густо, до самой крыши, запыленный «БМВ» с московскими номерами.
Впервые в жизни майор Бурсаков почувствовал, что по-настоящему сильно, почти до обморока, напуган. Выброс адреналина был таким мощным, что он едва не пальнул по «БМВ» из пистолета. Сдержать панический вопль тоже оказалось нелегко, но он справился. Левая передняя дверца «БМВ» была чуть приоткрыта; взяв ее на прицел, пугливо озираясь, майор скользящим шагом двинулся вперед.
В салоне «БМВ» никого не оказалось. Выдвинутая до упора пепельница под приборным щитком была полна смятых окурков дорогих сигарет и тихо смердела, отравляя атмосферу, с зеркала заднего вида свисал, слегка покачиваясь, веселый пластмассовый чертик в больших солнцезащитных очках. Это многозначительное, со смыслом, украшение почему-то сильно задело самолюбие майора; вспыхнувшее бешенство отодвинуло испуг на задний план, и, выпрямившись, Бурсаков процедил сквозь стиснутые до звона в ушах зубы: