Слепой. Исполнение приговора

Воронин Андрей Николаевич

– Вот, значит, где весь народ, – озирая пустой кабинет, сказал Барабанов. – Это, скажу я вам, оперативность!

– Занятная вырисовывается картинка, – задумчиво протянул подполковник Уваров. – Ну, клон машины – это ладно, это нынче весьма распространенное явление. Состряпать комплект документов, способных выдержать любую проверку, тоже раз плюнуть – для того, разумеется, кто располагает определенными возможностями. Но клон человека, да какого – секретного агента, штатного ликвидатора с Лубянки! Это ведь не просто человек, а человек-невидимка! Как же это им удалось?

– Кадры решают все, – вскользь заметил Валера Барабанов, придирчиво разглядывая маникюр на пальцах левой руки.

Андрей Константинович

откинулся на спинку кресла и закурил, сквозь клубы табачного дыма устало следя за мало-помалу набирающим обороты мозговым штурмом. Сам он в процессе не участвовал: выводы уже были сделаны, осталось только проверить их правильность на подчиненных. Кроме того, наговорился он уже до звона в ушах и испытывал острое желание немного передохнуть.

– Да это понятно, – отмахнулся от ввернутой, как ему показалось, для красного словца цитаты Уваров. – Но как, скажи на милость… – Он вдруг осекся и уже совсем другим тоном произнес: – Погоди, как ты сказал – кадры? Кадры, говоришь…

– Установить личность Молчанова можно было, только имея доступ к совсекретной документации отдела кадров, – оставив в покое ногти, заговорил майор. – При этом нужно было еще постоянно находиться в курсе всего, что творится у нас в отделе и там, на Припяти, и иметь возможность оказывать непосредственное влияние на… – Он искоса глянул на дымящегося, как Везувий, генерала и закончил – явно не так, как собирался вначале: – На ход расследования. Для этого нужны как минимум два работающих в тесной связке человека: один в кадрах, один – здесь, у нас.

– Громоздко, – задумчиво возразил Уваров. – Да и связка эта… Связка – ниточка между двумя отделами. Тянется поперек коридора, а по коридору люди шастают – туда-сюда, туда-сюда… Того и гляди, кто-нибудь споткнется!

– Тогда один, – сказал Барабанов. – Но такой, чтоб, как говорится, одна нога тут, другая там.

– Нехорошо получается, – подумав, вздохнул Уваров. – Год как в отделе, и как раз из кадров… Некрасиво. Вроде, собрались, пошушукались и решили свалить все на новичка.

– Валить на меня, конечно, красивее, – вернувшись к разглядыванию ногтей, хмыкнул Барабанов.

Он уже явно сказал все, что имел сказать, да и Уваров, похоже, выговорился. Подавив вздох, генерал Тульчин затушил в пепельнице окурок. Передышка кончилась, слово было за ним.

– Федосеев, – произнес он вслух то, что уже какое-то время незримо витало в воздухе. – Он работал в кадрах и перевелся в наш отдел – между прочим, по собственной настоятельной просьбе – примерно тогда же, когда мы вплотную занялись заповедником. Действуя по моему приказу, именно он, бывший кадровик, оперативно установил, что удостоверение на имя подполковника Молчанова было выдано по требованию Потапчука. И именно он выяснил, тоже очень оперативно, что работающий на одного из офицеров Федора Филипповича платный информатор Полосухин, оказывается, учился в одном классе с нашим Валерой и даже сидел с ним за одной партой. Буквально вся информация, свидетельствующая против Потапчука, получена мной от него. Вместе с тем обо всем, что касается Припятского заповедника, он, как и все старшие офицеры отдела, был осведомлен в полном объеме. Констатирую: подполковник Федосеев целиком и полностью удовлетворяет только что перечисленным Валерой требованиям. И еще вот это. – Он снял трубку телефонного аппарата и неожиданно с силой ударил ее нижним концом о край стола. Крышка отскочила, с мелким дребезгом запрыгав в направлении гипсового Феликса Эдмундовича, и покопавшись внутри, генерал предъявил подчиненным некий миниатюрный блестящий предмет, держа его двумя пальцами, как кусачее насекомое.

– Неужели жучок? – явно не веря своим глазам, восхитился Барабанов.

– Он самый, – хмуро подтвердил Уваров. – Вот зараза!

– Это еще ничего

не доказывает, но… – Осторожно положив на рычаг развороченную трубку, Андрей Константинович красноречиво развел руками.

– Брать и колоть, – мрачно буркнул пребывающий в расстроенных чувствах Уваров.

Барабанов сделал протестующее движение, но промолчал: слово, как и прежде, было за генералом.

– Рано, – возразил Тульчин. – Я бы еще подождал, посмотрел, что будет дальше. Он как раз сейчас по моей просьбе опять копается в делах личного состава на предмет выявления новых связей между нашими отделами. Или между нашими сотрудниками и Молчановым – настоящим или поддельным, неважно. Интересно ведь, что он там накопает!

– Очередную дезу, – проворчал Уваров.

– Даже деза, если знать, что это именно деза, и рассматривать ее под правильным углом, может принести существенную пользу, – наставительно заметил генерал. – Что ж, товарищи офицеры, давайте заканчивать. Детали обсудим на свежую голову, а сейчас – по домам, спать. Марш, марш! И чтобы раньше десяти утра я вас тут не видел! Да, Валера, – остановил он радостно сорвавшегося с места Барабанова. – Ты не обессудь, но наблюдения с тебя я пока не снимаю. Во-первых, чтобы наш коллега раньше времени не забеспокоился, а во-вторых, не забывай, что сталось с твоим школьным приятелем. Этот вопрос, увы, пока не закрыт. И будет лучше, если наши ребята окажутся поблизости, когда этот Черный Подполковник попробует его закрыть.

– Да мне по барабану, – сказал, оправдывая свое прозвище, майор. – Я, знаете ли, уже привык.

* * *

Подполковник ФСБ Игорь Степанович Федосеев проживал в малогабаритной двухкомнатной квартире, которую делил с престарелой матерью Софьей Андреевной. Маме было под девяносто. Она уже несколько лет плохо ходила и редко покидала квартиру, а в последнее время в ее поведении начали проявляться признаки прогрессирующего старческого слабоумия. Врачи только разводили руками: что вы хотите, в ее-то годы! Зато сердце работает, как часы, да и все остальные внутренние органы в полном порядке. Так что до ста лет ваша уважаемая мамаша дотянет запросто. Вы поразмыслите на досуге: может, все-таки в интернат?..

Мысль о доме престарелых была заманчивой, но, на взгляд Игоря Степановича, решительно неприемлемой: какой может быть дом престарелых при живом, здоровом и недурно зарабатывающем сыне?! Но факты – упрямая вещь: постоянно находиться радом с мамой, как того требовало ее состояние, он не мог, а оставлять ее одну на целый день, с учетом диагноза, было просто-напросто опасно. Она дважды затапливала соседей, забывая закрыть кран в ванной, а однажды чуть не разнесла вдребезги полдома, когда, поставив на плиту чайник с водой и открыв газ, не удосужилась чиркнуть спичкой и зажечь огонь. После чего, моментально забыв о своем намерении выпить чайку, отправилась в гостиную, включила телевизор и мирно уснула. По счастливой случайности Игорь Степанович в тот момент находился дома. У него был выходной, он возился в прихожей, поправляя дверцу обувной полки, и, почувствовав запах газа, предотвратил техногенную катастрофу. А если бы он в это время был на службе?

В минуты слабости, особенно после очередного шквала бессмысленных, сплошь и рядом адресованных не ему, а неким воображаемым персонажам упреков, он частенько думал: не окажись его в тот момент дома, все проблемы решились бы сами собой. Было бы горько и больно, зато недолго – точь-в-точь, как это бывает при хирургическом вмешательстве на предмет удаления опухоли. Правда, при этом наверняка пострадали бы посторонние, ни в чем не повинные люди, да и вообще, думать так грешно и неприлично. Но что делать, если думается именно так? Он ведь не нарочно думает всякие гадости – оно само так думается, независимо от его желания…