Слепой. Обратной дороги нет
Шрифт:
– Ты погляди, – раздался женский голос, почти такой же скрипучий, как несмазанные петли, – оно стоит! Курит оно! И стакан тут как тут! Уже гляделки залил! Дома дел невпроворот, а оно кислород нюхает! Чтоб он тебе поперек нюхалки стал, этот кислород!
Под местоимением «оно» подразумевался, ясное дело, сам Степан Денисович, а скрипучий голос, ржавым напильником царапавший прямо по нервам, принадлежал не Бабе Яге, не ведьме какой-нибудь из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», а его законной супруге, Оксане Даниловне Тарасюк.
– Шо ты молчишь? – продолжала она. Голос жены ржавым шурупом ввинчивался Тарасюку прямо в спинной мозг; он не обернулся, поскольку и так знал, что Оксана стоит на пороге, уперев кулаки в тощие бока, что ее жидкие бесцветные волосы торчат в разные стороны, что она в своем вечном ситцевом халате неопределенной расцветки и сверлит его затылок таким взглядом, словно он украл и пропил ее приданое. – Шо ты молчишь, я тебя спрашиваю? Опять об отеле своем мечтаешь? Го-о-ос-с-споди-и-и, вот же ж послал Бог наказание!
– Та, – не оборачиваясь, с досадой бросил Степан Денисович.
– Шо «та»? Шо ты такаешь, ты мне скажи?
«Вот же зараза, – с тоской подумал Тарасюк. – И как меня угораздило жениться на этой прободной язве? Где были мои глаза?»
При этом он отлично помнил, что дело было вовсе не в его глазах, а в избыточном количестве выпитой им на свадьбе школьного друга водки, неудачном стечении обстоятельств и в конечном итоге беременности, которую Оксана Даниловна предъявила своему будущему супругу, когда предпринимать что-либо по этому поводу было уже поздно.
– Геть, – сказал он, по-прежнему стоя к жене спиной.
Сказано это было вполголоса, но Оксана Даниловна, как ни удивительно, услышала. Странное дело, но собственные скрипучие вопли никогда не мешали ей слышать все, что говорилось вокруг, особенно то, что вовсе не предназначалось для ее ушей.
– Шо такое? – воинственно поинтересовалась она.
Тарасюк с трудом подавил инстинктивное желание втянуть голову в плечи, поскольку в руках у жены вполне мог оказаться какой-нибудь твердый, тяжелый предмет – скалка или даже сковорода. Считается, что сварливые жены дерутся сковородками только в анекдотах. Как бы не так! Обстановка в доме Тарасюков уже давно была максимально приближена к фронтовой: чуть зазевался – получи по черепу, да так, что искры из глаз!
Ощущение, что его вот-вот с похоронным звоном огреют чугунным донышком по затылку, сделалось нестерпимым, превратившись из предположения почти в уверенность. Поскольку бежать было ниже его достоинства, Степан Денисович резко развернулся лицом к противнику и перешел в контрнаступление.
– Геть отсюда, я сказал! – рявкнул он так, что зазвенело в ушах. – Геть, чтоб я тебя, змею, не видел! Это я – наказание?! Бога побойся! Да ты, дура, пальцем деланная, молиться на меня должна, как на икону! Вот брошу тебя к чертовой матери, будет тебе тогда Господнее наказание!
Жена открыла рот, но Степан Денисович шагнул вперед, занося над головой сжатый кулак. Тут Оксана Даниловна, хоть и дура, сообразила, что дело пахнет керосином. Она проворно юркнула в дом и попыталась захлопнуть дверь, но Тарасюк успел ухватиться за ручку и так рванул ее на себя, что жена упала на колени.
– Рятуйте, люди добрые! – негромко, чтобы не доводить до греха, взвыла она и, как была, на четвереньках, задом наперед быстро-быстро поползла в глубину веранды. – Рятуйте!
– Цыц, дура, – сказал довольный одержанной победой Степан Денисович, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться при виде этого упоительного зрелища. – Цыц, говорю! Людей постесняйся, припадочная…
Он тяжело протопал мимо все еще копошившейся в углу на четвереньках жены, пересек наполненную запахом вчерашнего борща кухню и вошел в спальню, которую вот уже без малого двадцать лет делил с женой. На стене висела свадебная фотография в рамке; Тарасюк свирепо покосился на нее, но решил, что на сегодня репрессий хватит – жена могла, как крыса, потерять инстинкт самосохранения и устроить ему по-настоящему веселую жизнь.
Вообще, оказалось, что за время ссоры Степан Денисович успел незаметно для себя решить многое. Например, стоя перед открытым шкафом и выбирая брюки, он вдруг понял, что решение по поводу ожидаемого груза лекарственных препаратов уже принято. Как говорится, решено, подписано и обжалованию не подлежит…
Еще он, оказывается, решил, что с этой так называемой семейной идиллией пора кончать к чертовой матери. Сколько можно, в самом-то деле?! Ведь так не заметишь, как вся жизнь пройдет! На кой ляд ему сдалась эта гостиница, занюханный этот самопальный отель? Что ему, заняться больше нечем?
Оказалось также, что план предстоящего расставания с драгоценной Оксаной Даниловной уже как-то сам собой сложился в голове. Он был совсем простой, а значит, имел все шансы на успех.
Во-первых, провернуть это дело с порошком. Сколько там ему с этого дела обломится, не так уж и важно – что обломится, все будет его. А судя по всему, все-таки немало. Вот и хорошо.
Во-вторых, жене – ни слова. Пусть думает, что все идет своим чередом. А он тем временем продаст машину – от нее все равно давно пора избавиться, пока не рассыпалась ржавым прахом, – и осторожненько подыщет покупателя на дом. Дом хороший, крепкий, просторный, и до моря недалеко. Гараж есть, лодка в придачу пойдет… Хорошо, что у жены прав на дом никаких! Его это дом, от родителей наследство. А она, дуреха, здесь даже и не прописана. Теща, карга старая, сидит в своей однокомнатной хрущобе – и приватизировать ее не хочет, и помереть никак не соберется. А эта дура, доченька ее ненаглядная, до сих пор там прописана, чтоб квартирка из-под носа не уплыла. Эх, хорошо! Вот пускай к мамаше своей и отправляется, там пускай и живет. Авось за неделю друг дружку заживо сожрут, даже косточек не останется. Хорошо!
Главное, тихо. Проснется она однажды, глядь – мужа след простыл, а в дверях новые хозяева стоят, купчую на дом в руках держат. Вот тогда пускай покричит, дура… Э-эх, хорошо!!!
Через десять минут Степан Денисович Тарасюк, одетый в приличные, хотя и заметно поношенные, серые брюки, бежевую спортивную куртку и новенькие, чересчур яркие кроссовки фирмы «Рибок», вышел из дома и сел за руль своей «таврии». В последний момент, когда двигатель уже завелся, наполнив заплетенный виноградными лозами дворик сизым бензиновым дымом, из-за угла дома выскочила, размахивая руками, воспрянувшая духом Оксана Даниловна. Рот у нее открывался и закрывался, она что-то кричала, но у Степана Денисовича не было охоты с ней препираться. Он включил передачу и дал газ, заставив неисправный глушитель свирепо взреветь.