Слепой. Обратной дороги нет
Шрифт:
Сидевшие вдоль стола мужчины, числом пять, хоть и не являлись родственниками, были похожи, как братья – если не как родные, то, по крайней мере, как двоюродные. Высокие и коренастые, густоволосые и щеголяющие загорелыми лысинами, бритые и бородатые, все они были смуглы, черноволосы и темноглазы. Двое носили полные комплекты полевого армейского камуфляжа, вплоть до высоких ботинок натовского образца, а остальные трое ограничились какой-нибудь одной деталью туалета, размалеванной черно-коричнево-зелеными камуфляжными разводами. На бедре у каждого висела потертая кожаная кобура, откуда выглядывала рукоятка пистолета, а один из участников этого застолья и вовсе явился в гости с автоматом, который в данный момент скромно стоял в сторонке, прислоненный к стволу персикового дерева. Хотя имена этих людей не числились в списках личного состава ни одной из существующих ныне армий, оружие они носили, не скрываясь. Натовские миротворцы теперь редко заглядывали в здешние края, а когда заглядывали, старались не высовывать носа из-за брони – это было небезопасно, а они больше всего на свете дорожили своими драгоценными, высокооплачиваемыми шкурами.
Женщина в черном бесформенном платье, до самых глаз укутанная темным платком, бесшумно ступая, не поднимая глаз, приблизилась к столу и водрузила посередине большое деревянное блюдо с дымящейся, сочащейся прозрачным жиром бараниной.
– Ступай, – сказал ей один из сидевших за столом мужчин, одетый по-домашнему – в камуфляжные бриджи, линялую клетчатую рубашку на голое тело и опорки резиновых сапог, в сочетании с которыми пистолетная кобура смотрелась довольно-таки странно. – Нам надо поговорить.
Женщина удалилась так же бесшумно, как и пришла, но ее муж, новый хозяин этого покинутого сербскими беженцами дома, не спешил начинать разговор, поскольку первую скрипку здесь играл вовсе не он.
Мужчины молча выпили вина и принялись за мясо, изредка выжидательно поглядывая на своего вожака – гладко выбритого человека лет сорока, в котором даже опытный физиономист ни за что не признал бы того самого ловкача, который под видом Слободана Драговича расстрелял в гостинице «Россия» итальянского чиновника Манчини. Длинных волос, бороды, усов и шрама на левой щеке как не бывало; исчезла даже характерная горбинка, некогда придававшая его носу неотличимое сходство с носом покойного Драговича. Он ел быстро, но аккуратно, запивая мясо вином и за отсутствием такой роскоши, как салфетки, вытирая жирные пальцы носовым платком. Его земляки и коллеги были людьми попроще и потому использовали для той же цели собственную одежду, благо на пестром камуфляжном фоне жирные пятна почти не выделялись.
Из дальнего угла двора за едоками наблюдала лохматая дворняга. Она лежала на земле под розовым кустом, то и дело нетерпеливо перебирая лапами, нервно зевая и поскуливая. Со свисавшего наружу из открытой пасти розового языка на землю прозрачной струйкой стекала слюна: собаку сводил с ума запах жареного мяса, но подойти к столу она боялась, поскольку хорошо видела оружие и прекрасно знала, что это такое. Она была одной из немногих своих сородичей, кому удалось пережить боевые действия в этой местности, а такой опыт способен сделать мудрым даже самого глупого пса.
Утолив голод, мужчины закурили. Пока что за столом не прозвучало ничего, кроме неопределенных междометий и ни к чему не обязывающих высказываний о погоде, но все знали, что собрали их здесь не просто так, а по делу. Это радовало; в прошлом все они владели разными профессиями, занимались разными делами, но, когда аллах вложил в их руки оружие, поняли: вот это и есть то, ради чего они родились. Активных боевых действий пока что не предвиделось – мешали миротворцы, – и прирожденные убийцы, собравшиеся за этим столом, успели основательно соскучиться по любимому делу.
– Есть новая информация из Москвы, – негромко произнес вожак, затянувшись длинной коричневой сигаретой.
– Твой друг в Москве стоит тех денег, которые ты ему платишь, – заметил кто-то из сидевших за столом, и все остальные негромко, пренебрежительно рассмеялись. Так смеются над своими лакеями не слишком умные, сами совсем недавно выбившиеся из лакеев хозяева; так смеются урки в лагерном бараке, наблюдая за тщетными попытками новичка сойти за своего и одновременно угодить всем и каждому, от пахана до последнего шныря, между которыми бедняга пока не видит существенной разницы.
– Это верно, – сказал вожак. – На самом деле он стоит больше, но сам об этом не догадывается.
Участники застолья снова рассмеялись. Услышав смех, свидетельствовавший о хорошем расположении духа, собака под розовым кустом нервно зевнула, потянулась, далеко выбросив передние лапы, и переместилась на несколько сантиметров ближе к людям. Потом нерешительно приподнялась, нюхая напоенный сытным мясным ароматом воздух, потопталась на месте и, поджав хвост, вернулась в углубление под кустом – страх перед оружием оказался сильнее голода, да и не так уж она была голодна, чтобы рисковать жизнью ради пары обглоданных бараньих ребрышек.
– Так что поведал тебе твой московский друг, уважаемый Золтан? – спросил хозяин дома, густо дымя сигаретой и сквозь дым с пытливым прищуром глядя на вожака.
– Он подтвердил прежнюю информацию, – сказал Золтан. – Наш замысел не дал ожидаемого эффекта. Русским удалось замять скандал. Думаю, у них бы ничего не вышло, если бы этого не хотели сами итальянцы.
– Клянусь аллахом, я не понимаю неверных, – задумчиво произнес коренастый бородач с обширной лысиной на макушке. – Этот Берлускони – разве он не такой же человек, как все? Конечно, положение не позволяет ему поехать в Москву и застрелить Путина, но продолжать вести с ним дела, как будто ничего не случилось… Нет, этого я не понимаю!
– Поэтому ты сидишь здесь, и твои штаны прохудились сзади, а Берлускони возглавляет кабинет министров, – ответил ему Золтан. – Большая политика глуха к голосу крови, запомни это на будущее. Мы допустили ошибку, но ее еще не поздно исправить.
– Ты опять об этой выставке? – пренебрежительно уточнил бородач, положение которого позволяло ему говорить с Золтаном почти на равных.
– Да, – терпеливо подтвердил Золтан, – именно о ней. Пойми, уничтожив того итальянца, мы нанесли обиду Берлускони, который обязан хотя бы делать вид, что ставит интересы страны выше своих личных. Это могло сработать, но не сработало. А если мы сумеем уничтожить эту груду испачканного краской полотна, кровная обида будет нанесена всей России…
– Ты уже говорил об этом, – перебил Золтана разговорчивый бородач. Остальные молчали, прислушиваясь к спору, и по их лицам было невозможно понять, к какому из двух мнений они склоняются. – И я с тобой не спорил. Не спорю я с тобой и сейчас. Но скажи, во имя аллаха, зачем снова обсуждать то, что уже решено? Перехватить в горах один несчастный грузовик, облить его бензином и поджечь – да с такой работой любой из наших людей способен справиться в одиночку!
– Я не совсем с тобой согласен, – ответил Золтан. – Зато русские, похоже, думают точно так же, как ты.