Слепой. Один в темноте
Шрифт:
Присутствие адвоката косвенно подтверждало догадку Глеба: Вронский действительно ехал на деловую встречу, которую, как это принято у бизнесменов по всему миру, намеревался совместить с обедом в дорогом ресторане. Такие обеды редко обходятся без спиртного, а алкоголь как ничто иное способствует достижению взаимопонимания. Да еще если процесс распития сопровождается несмолкаемой болтовней господина Фарино, славящегося на всю Москву своим непревзойденным умением заговаривать зубы…
Сверкающий «майбах» величественно, как океанский лайнер, отчалил от крыльца и укатил, сопровождаемый джипом охраны. Глебу, по идее, полагалось бы последовать за ними, но он медлил, помня о серой «девятке». И он снова не прогадал: едва кортеж скрылся за поворотом, «девятка» сдала назад, резко развернулась
Следовать за Вронским, оставаясь незамеченным и не рискуя при этом его упустить, было трудно. Москва с ее бесчисленными перекрестками, светофорами, умопомрачительными, запутанными, как клубок спагетти, развязками, бешеными транспортными потоками и поминутно возникающими буквально из ничего пробками – не лучшее место для такого рода преследования. Глеб лишь изредка видел впереди тяжелый, сверкающий на солнце любовно отполированными бортами «майбах», ориентируясь, в основном, по запыленной серой «девятке», водитель которой придерживался той же тактики, что и он: висел у Вронского на хвосте, стараясь не мозолить глаза охране. К счастью, поездка оказалась недолгой: вскоре кортеж Вронского, как и ожидал Глеб, остановился у ресторана, и Слепой получил передышку, как, к слову, и его конкурент на серой «девятке». Его пыльный драндулет, миновав ресторан, приткнулся на свободном месте у бровки тротуара метрах в двадцати от входа; Глебу пришлось проехать еще дальше, прежде чем он тоже сумел найти место для парковки.
Занимаясь этими поисками, он заметил на стоянке перед рестораном черный «мерседес» с думскими номерными знаками и кивнул, соглашаясь с собственными мыслями: да, политическая активность господина Вронского усилилась настолько, что стала видна невооруженным глазом, и, очевидно, именно она явилась причиной полученного ликвидатором по кличке Слепой заказа.
Отобедав, Вронский отправился не в офис и даже не в свою городскую квартиру, а в загородный особняк на Рублевке. Серая «девятка» последовала за ним, а Глеб последовал за серой «девяткой», четко при этом осознавая, что ведет себя крайне рискованно и делает совсем не то, что ему хотелось бы делать. Ехать за Вронским на Рублевку не было никакой необходимости, если не принимать в расчет необходимость выяснить, что задумал водитель «лады». Глеб тащился за ним, откровенно злорадствуя: Вронский ездил быстро, и пыльная отечественная керосинка, несмотря на усилия сидевшего за рулем человека, была явно не в состоянии выдержать такой темп.
Водитель «девятки», однако, не потерял Вронского – видимо, адрес загородного дома Александра Леонидовича был ему известен не хуже, чем Глебу. Машина тоже выдержала, не рассыпалась, и ворот особняка достигла через каких-нибудь две или три минуты после того, как те закрылись за хозяином. У неизвестного преследователя хватило ума сообразить, что торчать перед воротами на виду у соседей и охраны не только бессмысленно, но и небезопасно, и, без остановки миновав въезд во двор, он на первом же перекрестке свернул направо, потом опять направо, пока, наконец, не выбрался на шоссе и не взял обратный курс на Москву.
Глеб со всеми предосторожностями последовал за ним: личность этого человека, как ни кинь, теперь представляла куда больший интерес, чем передвижения господина Вронского по двору загородного имения. Вскоре он убедился, что незнакомец еще далеко не исчерпал намеченную программу: на ближайшем перекрестке серая «девятка» вдруг притормозила и съехала на лесной проселок – асфальтированный, гладкий, как все дороги в этом престижном, облюбованном толстосумами пригородном районе. На уме у затейника, сидевшего за баранкой этого дребезжащего тарантаса, явно был какой-то фокус, и Глеб, вполголоса сквозь зубы помянув черта, свернул следом. Маневр был сопряжен с немалым риском обнаружения, но иного выхода Сиверов не видел: появление на поле еще одного игрока таило в себе смертельную угрозу, и с неизвестностью следовало как можно скорее покончить.
Узкая, идеально заасфальтированная дорога прихотливо петляла меж сосновых стволов. Лес тут был чистый, почти без подлеска, местность ровная, как стол, и оставалось только гадать, на кой ляд строителям дороги понадобились все эти изгибы и извивы, делавшие ее похожей на трассу гигантского слалома и не дававшие как следует разогнать машину. Ведя мощную иномарку на третьей передаче и временами переключаясь на вторую, чтобы движок не захлебнулся, пока машина будет на черепашьей скорости проползать особенно крутой поворот, Глеб закурил. Этот поступок был вопиющим нарушением неписаного, им же самим придуманного правила: никогда не курить, находясь при исполнении, – но раздраженный всей этой глупой шпионской тягомотиной Глеб ощущал настоятельную потребность успокоить разгулявшиеся нервы.
И тогда, словно в наказание за это мелкое нарушение правил игры, водитель серой «девятки» поднес ему сюрприз.
Слежку за собой Чиж заметил, едва отъехав от офиса Александра Леонидовича Вронского, которого про себя с изрядной долей злой иронии именовал не иначе как «дядей Сашей». Синяя «БМВ», с покинутым видом стоявшая поодаль от бело-розового купеческого особнячка, когда Чиж туда подъехал, внезапно обнаружилась в зеркале заднего вида уже после второго поворота. Отставая от «девятки» Чижа на два-три, а порой и на все четыре корпуса, «БМВ» проделала весь путь до ресторана, в котором «дядя Саша» нынче решил отобедать, проехала мимо и остановилась в отдалении, вызвав у Чижа злорадную улыбку: здесь, в центре, найти удобное место для парковки было не так-то просто.
Призвав себя не паниковать раньше времени и напомнив себе же, что в жизни порой случаются и более странные совпадения, Чиж, тем не менее, не спускал с синей «БМВ» глаз, и не напрасно: когда Вронский, наконец, закончил обед и направился прочь из города по Рублево-Успенскому шоссе, не понравившаяся ему машина снова обнаружилась в зеркале заднего вида и держалась позади, как привязанная. Ее водитель был чертовски осторожен, стараясь как можно меньше попадаться Чижу на глаза, и, окажись на месте последнего кто-то другой, не обладающий его навыками и не столь настороженный, «хвост», вполне возможно, так и остался бы незамеченным.
В сложившейся ситуации говорить о совпадении значило бы отрицать логику, а заодно и здравый смысл, и Чиж не на шутку встревожился. Оставалось только гадать, следит человек в синей «БМВ» за Вронским или за ним, Чижом; первое было бы неприятно, хотя и вполне объяснимо, а второе… О втором думать не хотелось, поскольку это означало бы, что все кончилось, даже не успев толком начаться. Чиж слишком хорошо знал, как работают органы, и понимал: если его взяли в разработку, уйти от ответственности можно, только пустив себе пулю в лоб или бросившись под поезд. А ответственность, с учетом содеянного, обещала обернуться пожизненным сроком. На свою жизнь, которую он давно привык считать безнадежно загубленной, Чижу было начхать с высокого дерева. Но если его посадят раньше, чем он осуществит свой замысел, этот упырь, «дядя Саша», опять выйдет сухим из воды и будет благоденствовать до самого Страшного Суда. А этого Чиж просто не мог себе позволить, поскольку точно знал: если Вронский и на этот раз уйдет от возмездия, ему не будет покоя даже в могиле, независимо от того, существует загробная жизнь на самом деле, или все это поповские выдумки, как, помнится, втолковывала им на посвященном вопросам религии и атеизма классном часе не шибко умная, раз и навсегда обделенная женским счастьем учительница истории Софья Брониславовна.
…Чижом его прозвали в детском доме. При каких обстоятельствах это произошло, он помнил вполне отчетливо, а вот откуда взялось само прозвище, забыл – вернее, никогда не знал, как, скорее всего, не знал этого тупой мордатый переросток по кличке Батя, который его данным прозвищем наградил. «Ты будешь Чиж», – сказал Батя, и он не стал спорить. Не потому не стал, что боялся этого наглого куска дерьма, и не потому, что хотел кому-то понравиться, а просто потому, что уже тогда, в десятилетнем возрасте, умел отличать важное от второстепенного и действовал согласно поговорке: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь».