Слева по борту - рай
Шрифт:
3
Во время нашего плавания я обнаружил, что Эритапета называет меня Ани. Сначала я подумал, что это просто переиначенное имя Арне, но Аад пояснил, что полинезийцы на нашей шхуне зовут меня Ани-Таате - "спрашивающий и записывающий". Все белые люди, попадающие на острова, получают какое-нибудь полинезийское прозвище, и я благодарю судьбу за то, что меня миновала участь моего коллеги американского журналиста, который хвастался тем, что полинезийцы называют его пуа'а. Правда, он несколько поутих, когда узнал что пуа'а означает "воняющий, как свинья".
Мы с Аадом все больше узнаем об Эритапете, но пока не беремся утверждать, принадлежит ли она к числу типичных вахин у попаа. Своего отца она не знала, но полагает, что им был моряк с архипелага Тубуаи. У ее матери, которой сейчас 33 года, имеется клочок земли и небольшой домик на Раиатеа. На вопрос, чем занимается мать, Эритапета неизменно отвечает одной и той же фразой: "ора э ареареа", что, как переводит Аад, означает "она
Увлечения Эритапеты на Раиатеа в юные годы также отличаются от того, к чему привыкли подростки в Скандинавии. Кинотеатр на родном острове не очень ее привлекал. Самым большим удовольствием для нее было присутствовать при родах. Обычно, когда предстоят роды, старики и молодежь собираются вокруг дома, где находится роженица; двери и оконные рамы выставляются, и роды происходят на глазах у публики. Эритапета может без конца рассказывать о тех родах, на которых ей довелось присутствовать, и искренне надеется, что, когда наступит великий момент и она сама произведет на свет ребенка от попаа, вокруг нее тоже соберется много народу.
– И тебя не смущает, что мужчины и женщины будут смотреть, как ты в муках рожаешь ребенка?
Прежде чем перевести мой вопрос, Аад разъясняет, что большинство таитянок рожает, следуя обычаю расслабления, и это, по-видимому, во многом облегчает боль.
Ответ Эритапеты звучал примерно так:
– Меня это не смущает, если только в доме будет достаточно красного вина и пирогов для гостей.
О Франи (Франции) она знает, что "это страна, откуда приезжают мужчины, которые нами правят", а о Соединенных Штатах Америки говорит: "Там много мужчин, которым нравятся таитянские женщины". Эритапета ходила в школу, но посещала ее нерегулярно и способна, очевидно, только написать свое имя.
Кажется, между ней и матросом Пуа зреет взаимная симпатия. Она считает, что ни Уолтер Шерри, ни остальные ничего не замечают, и мы оставляем ее в этой уверенности.
– Какое это имеет значение, - говорит Уолтер Шерри, - я все равно собирался расстаться с ней по возвращении в Папеэте.
– А как же ребенок, которого она собирается завести?
– О, Серебряный Доллар всегда найдет для этого какого-нибудь попаа. После того как аэродром в Папеэте стал доступен для реактивных самолетов, сюда приезжает множество американских туристов, заранее решивших для себя, чего они ждут от пребывания на островах любви. На Таити ходит в обращении так много серебряных долларов...
Такова романтика на островах Общества во второй половине нашего столетия!
4
В полдень, когда Тихий океан избороздили огромные черные волны, мы оказались примерно в тех местах близ острова Тофуа в архипелаге Тонга, где произошел мятеж на "Баунти".
Еще с мальчишеских лет я интересовался его историей, и сегодня у меня такое ощущение, будто я знаю каждого из участников восстания. Ко дню совершеннолетия отец подарил мне книги Чарлза Нордхоффа и Д.Н. Холла "Остров Питкерн", "Восстание на "Баунти" и "В борьбе с океаном" и полушутя сказал:
– Когда-нибудь ты сам попадешь на Питкерн и расскажешь своему старому отцу, как живут там потомки мятежников.
Его пророчество сбылось только частично: когда корабль доставил меня на Питкерн в апреле 1961 года и бросил якорь перед поселком на острове, нас встретили островитяне в открытых лодках. Они привезли с собой телеграмму, которая извещала о кончине отца. С тех пор меня не покидало желание вернуться в эти края и написать правдивую историю об участниках мятежа на "Баунти" и об их потомках, рассказать о людях, живущих в этих краях в наши дни. Именно эту книгу вы и держите сейчас в руках. В моей власти направить арендованную шхуну "Мейлис" куда угодно. Я могу пригласить на борт тех, кого мне хочется порасспросить. Могу потратить на путешествие недели или месяцы. Лишь одного я не могу сделать: перепрыгнуть через ограду в самом удобном месте и построить свой рассказ на основе столетней романтической традиции, не исследовав досконально всей истории. Позвольте поэтому поведать вам о том, что известно об утре мятежа и предшествующих ему днях из источников тех времен, и я прошу читателя отвлечься от вводящих в заблуждение кинофильмов и кровавых романов на эту тему. Остались вахтенные журналы и дневники капитана Блая, первого штурмана Джона Фраера и матроса Джеймса Моррисона, рассказ матроса Александра Смита (он же Джон Адамс), записанный много лет спустя на острове Питкерн,
* * *
"Приезжайте на Таити, и вы станете другим человеком", - говорится в проспекте туристского бюро в Папеэте. Эти слова могли повторить члены экипажа "Баунти", когда 4 апреля 1789 года судно подняло якоря и покинуло "земной рай" (слова самого Блая), увозя на борту саженцы хлебного дерева, которые предстояло высадить в Вест-Индии: матросы и офицеры были уже совсем не теми людьми, которые более года назад отплыли из Англии. Судя по всему, большинство матросов было обуреваемо одним желанием - снова увидеть Таити. Местные жителя относились к ним, как к людям высшего сословия, сам Тинах-Помаре и подчиненные ему вожди не раз признавались, что моряки нужны им для военных походов с целью завоевания соседних земель. Они знали также, что таитянки примут их с распростертыми объятиями, а тюо дадут им кров и землю. И вдруг как гром среди ясного неба: Блай потребовал возобновления прежнего, столь ненавистного всеми корабельного режима. Всего какой-то день - и они снова стали людьми низшего класса, не оставлявшего им никакой надежды на лучшее будущее. На смену хейвам с участием таитянских девушек должны были прийти дешевые проститутки, обитательницы плимутского дна. О незабываемой охоте в прохладных долинах южных островов они смогут рассказать и в прокопченных лондонских трактирах, но нет возврата к радостным дням, если только они не возьмут судьбу в собственные руки и не проложат путь к той жизни, которая, как им казалось, уготована им на Таити, - легкий и приятный путь к земному счастью. Вот почему, как нам кажется, мысль о восстании бессознательно приходила на ум отдельным матросам на "Баунти".
Но жизнь на Таити не прошла бесследно и для Блая. Он покинул Англию в чине лейтенанта, что явно не могло его не огорчать. По возвращении из удачно завершенной экспедиции Блай мог рассчитывать на производство в капитаны, но он отлично знал консерватизм адмиралтейства и его строгие требования неукоснительной дисциплины среди рядового состава. Среди офицеров Блай был известен как человек мягкий, как капитан, придерживающийся современных взглядов. Между тем члены экипажа "Баунти" во время экспедиции совершали серьезные проступки, не получив за это телесных наказаний. И вот, находясь в бухте Матаваи, Блай круто переменил тактику. По его приказу семь человек были подвергнуты жестокой порке (шестеро из них несколько недель спустя оказались среди зачинщиков бунта). Адмиралтейство ни в коем случае не должно было думать, будто сам Блай ослабил дисциплину, ведь это может стоить ему капитанского чина! Каждое телесное наказание скрупулезно фиксировалось в вахтенном журнале. "Капитан стал настоящим палочником", - роптали матросы, и записи в вахтенном журнале это подтверждают: 22-летний сирота Александр Смит (Джон Адамс) был привязан к трельяжу и получил 12 ударов в присутствии островитян лишь за то, что одному таитянину удалось украсть рулевой крючок с парусного ялика в то время, когда Смит стоял на вахте. Кок Роберт Лемб был подвергнут наказанию за то, что "позволил украсть свой топор", матрос Мэтью Томпсон - за "дерзость и неповиновение", капрал Чарлз Черчилль и матросы Уильям Маспрет и Джон Миллуорд получили соответственно 24 и 48 ударов каждый (в два приема) за бегство на Тетиароа. Отчаянное письмо этих моряков с просьбой о помиловании перед исполнением второй части наказания Блай попросту оставил без внимания. Матрос Айзек Мартин получил 19 ударов за то, что побил туземца.
Мы можем лишь догадываться о внезапной перемене в характере капитана Блая - того самого Блая, кто по пути к островам Южных морей уступал капитанскую каюту измученным и обессилевшим морякам и кто в начале пребывания на Таити предоставил экипажу широкую свободу. Быть может, частично это объясняется тем, что гнев капитана после отплытия с Таити прежде всего обрушился на его бывшего протеже и примерного ученика Флетчера Крисчена, который руководил группами моряков на берегу, а потому в глазах местных жителей считался персоной более важной, чем сам капитан. Блай, скорее всего, опасался, что адмиралтейство может приписать Крисчену главную заслугу в успешном сборе саженцев хлебного дерева и продвинет его по службе в обход капитана, который в вахтенном журнале постарался отразить возникавшие дисциплинарные трудности. Вместе с тем в своих рапортах Блай не мог оскорбительно писать о Флетчере Крисчене, которого сам же возвысил до первого штурмана, обойдя старшего по возрасту и более опытного штурмана Фраера. Он завидовал Крисчену... и, возможно, немного побаивался его, ибо брат Флетчера, Эдвард (позднее ставший профессором юриспруденции Кембриджского университета), в Англии тех времен был лицом значительным. Поведение Блая в последующие недели дает основания именно для такого толкования - капитан постоянно придирался к Крисчену, порой без малейших на то оснований.