Слезы богов

Небо Заполярья почти всегда низкое и хмурое. Люди рождаются, стареют и умирают, любят и ненавидят, созидают и разрушают, а оно тысячелетиями не меняется в своей серости. В жизни людей происходят изменения, случаются роковые перемены, а небо всем своим неприветливым видом показывает человеку, что возня, происходящая внизу, не более чем мгновение в его размеренной жизни.

В ожидании тех самых роковых перемен на лавочке у входа в двухэтажное деревянное здание военного комиссариата сидели два молодых человека. Полярный день давно закончился, и теперь по ночам было темно и холодно. Ребята только что окончили школу и, несмотря на то что по возрасту не могли быть призваны в армию, все равно пришли сюда, чтобы записаться добровольцами на фронт. Чтобы оказаться среди таких юношей первыми, они применили военную хитрость, которой были чрезвычайно горды. Они оба сказали своим матерям, что переночуют друг у друга, а сами заняли очередь у дверей здания комиссариата еще с вечера. Легкая одежда не располагала к ночному бдению под осенним мурманским небом. Парни продрогли, и, вероятно, в глубине души каждый из них уже пожалел, что пришел сюда настолько рано. Однако ни один из них не допускал мысли о том, чтобы пожаловаться своему компаньону, – слишком желанной была их цель.

Чтобы отвлечься от мыслей о холоде и скоротать мучительно тянущееся время, один из парней, который постарше, возобновил разговор, угасший уже более часа назад:

– Ты куда хотел бы попасть?

– Я-то? – переспросил второй, очевидно обрадовавшись новому витку беседы. – В танкисты. Вот уж кто задает жару фрицам.

– Ничего подобного. Все держится на пехоте, – возразил тот, что постарше. – Кроме того, пехота – это сразу в бой. Прямо с поезда – в атаку. В танкистах сначала надо поучиться, а мне эта учеба уже вот где. Хочу делом заниматься, а не тетради марать.

Беседа снова угасла, не получив дальнейшего развития. Да и какое развитие могло быть. Как обмануть военкома, в какие войска попасть, как скорее отправиться на фронт – эти темы непрестанно занимали приятелей и были уже многократно ими обсуждены.

В начале войны немецкие войска предприняли решительное наступление на Мурманск. В своих планах немцы отводили на взятие города считаные дни и с присущей им педантичностью уже распланировали жизнь города в условиях оккупации. Однако героические усилия воинов 14-й армии и Северного флота не позволили противнику с ходу овладеть городом. Остановившись на подступах, немцы втянулись в позиционную войну. Не сумев взять город с суши, они стали методично разрушать его с воздуха. Каждый день мурманчане подвергались налетам, получая передышку лишь при нелетной погоде. В некоторые дни фашисты совершали до 15 воздушных налетов. Город был преимущественно деревянным, и немцам, применявшим фугасные и зажигательные бомбы, удавалось наносить ему большой урон.

В ночь, когда два молодых человека, стуча зубами от холода и поддерживая друг друга беседами о желанной отправке на фронт, ожидали открытия дверей военкомата, погода благоволила жителям Мурманска. Низкие тяжелые облака укрыли многострадальный город одеялом, позволив спокойно поспать. Так что юноши, сидевшие на лавочке у военкомата, могли без опасений мечтать о предстоящем призыве на фронт, куда каждый из них рвался всем сердцем.

К утру оба парня уже изрядно замерзли, но их страдания были щедро вознаграждены: к моменту начала работы призывной комиссии у дверей уже собралась солидная очередь, и друзья были в ней первыми. Даже самые нахальные и бойкие юноши, привыкшие локтями прокладывать себе дорогу вперед и имевшие все физические возможности оттеснить героев ночного бдения от заветной двери, отдавали должное их терпению и не настаивали на своем. Посиневшие от холода приятели первыми предстали перед сотрудниками военкомата – вершителями судеб и почти божествами, решающими, кому стать мужчиной и воином, а кому остаться тружеником тыла.

В просторной комнате за двумя столами располагались люди в военной форме, которым предстояло побеседовать с желающими вступить в Красную армию добровольцами. Приятели вошли первыми, сели на стулья, приставленные к столам, и стали снова прокручивать в голове заранее заготовленные ответы на пока еще не заданные вопросы. Когда началась беседа, парни бодро отвечали, стараясь, чтобы манера их общения как можно более походила на ту, которой общаются военные. Заученными и отрепетированными фразами они оба заявили, что им только что исполнилось по 18 лет и что они не могут больше безучастно наблюдать за тем, как враг топчет родную землю. Молодые люди довольны собой. Им удалось воплотить в жизнь то, что они столь долго и столь тщательно планировали. Тот, что помладше, не удержавшись от соблазна, даже подмигнул своему коллеге, мол, дело в шляпе!

Внезапно одного из кандидатов в ряды Красной армии, того из двух, что был постарше, схватил за ухо подошедший сзади одноногий человек с костылем. Он поднял его со стула и вывел из помещения, громко объявив на выходе: «Следующий!»

– Эдуард Павлович, отпустите ухо, больно! – заголосил подросток уже в кабинете, куда привел его этот бесцеремонный мужчина.

Мужчина, которому и без болтающегося в руках подростка было передвигаться непросто, запыхавшись, ответил:

– Больно, Тихон, это когда нога отморожена и тебе ее в медицинской палатке на морозе отпиливают, чтобы ты не окочурился. А ухо – это пустяки.

– Вам не удержать меня. Все равно сбегу на фронт немца бить! – юноша вскочил с табурета, на который был усажен, подбежал к двери, но не решился покинуть помещение. Слишком большим авторитетом для него обладал человек на одной ноге.

– Сбежит он. Слово-то какое нашел, – съязвил инвалид. – На фронт надо не сбегать, а осмысленно уходить. В 16 лет человек на это еще не способен. Уйдешь на фронт обязательно, но только когда 18 исполнится. А пока я здесь работаю, не видать тебе фронта. – Эдуард Павлович решительно стукнул костылем и внимательно посмотрел на парня.

Эдуард Павлович был соседом и другом семьи Тихона Маркина. Он был офицером запаса, участвовал в Советско-финляндской войне, где лишился ноги. С началом Великой Отечественной ветерана, имеющего опыт военной службы, но не годящегося к ней по инвалидности, пригласили работать в военкомат. Здесь ему не раз приходилось закрывать глаза на приписки возраста. Но отправить на фронт соседского мальчишку Тихона он категорически не соглашался.

– Почему другим можно, а мне – нет? – Тихон не оставлял надежды заставить соседа изменить свое решение. – Вон одноклассник мой, Вася, он даже младше меня. Вы же его возьмете? Да тут половина очереди себе годы накидывает, и вы об этом прекрасно знаете.

– А ты меня не стыди. Твоя мама уже лишилась мужа. Хочешь ее и без сына оставить? Матери твоего Васи мне в глаза не смотреть, когда его разорвет в клочья немецкой гранатой, а твоей матери смотреть до конца жизни, – одноногий говорил подчеркнуто спокойно, но в завершение прикрикнул: – А ну, домой!

– Вы поступаете не по-мужски! – выкрикнул Тихон.

– Хочешь разговора по-мужски, заходи вечером. – Эдуард Павлович повернулся к подростку спиной, давая таким образом понять, что больше им говорить не о чем.

Тихон, чье воображение всю ночь, проведенную в ожидании, строило картины предстоящих героических боев, теперь был в полной растерянности. Он сел на лавку в коридоре, где ждали своей очереди будущие красноармейцы, и стал безучастно наблюдать за происходящим. Действительно, среди ожидающих было немало ребят, о которых Тихон точно знал, что им нет восемнадцати. Эдуард Павлович тоже знал о возрасте многих кандидатов, но стране нужны были солдаты, и комиссариаты имели установку набирать как можно большее количество добровольцев. Враг все напирал и напирал. Чтобы сдержать его на подступах к Мурманску, город изыскивал все возможные резервы.