Слезы дракона
Шрифт:
Поднимаясь вверх по ступенькам, Гарри в просветах между ними мог наблюдать различные непристойные сценки, происходившие в тени под лестницей и остановленные Паузой.
Все сексуальное воспитание общества, вся литература, поющая гимн целесообразности использования презервативов, в одно мгновение выбрасывается из головы, как ненужный мусор, с помощью единственной таблетки "Экстаза", если под ее воздействием у наркомана возникает половое влечение, а оно возникает почти неизменно. Какая там, к черту, угроза подхватить венерическую болезнь, когда совершенно незнакомый тебе раньше человек вдруг оказывается
На площадке, куда они поднялись, освещение было не таким ярким, как внизу, но Гарри без труда различал лежащие на полу или приткнувшиеся к стене паpoчки. Здесь непристойность была на порядок выше, чем внизу, более открытая и агрессивная; парочки были застигнуты Паузой в момент страстных поцелуев, их руки искали, тискали, расстегивали, ласкали…
Две или три парочки, одурманенные "Экстазом", настолько видимо, потеряли над собой контроль, что, забыв, где находятся, фактически в открытую заннмались любовью.
У Гарри не было никакого желания проверить свое подозрение. Как и жалкая, и одновременно ужасная картина внизу на танцплощадке, сценки на верхней площадке особого удовольствия тоже ему не доставляли. Для обычного, непредубежденного наблюдателя меньше всего было в них эротического, скорее, то, что он видел, побуждало к мрачным размышлениям, подобным тем, которые вызывают у зрителей картины художника Иеронимуса Босха, живописующие бытие преисподней и ее обитателей.
Когда Гарри и Конни, петляя меж улегшихся прямо на полу парочек, шли к перилам площадки, чтобы сверху вниз посмотреть на всю эту вакханалию, Гарри предупредительно заметил:
– Смотри под ноги, как бы куда не вступить.
– Ну и циник же ты, Гарри.
– Просто желаю во всем и везде оставаться джентльменом.
– Это здесь-то? Ну, ты даешь!
Сверху им хорошо было видно застывшую в вечном веселье толпу.
– Я скоро околею от холода, - призналась Монни.
– Я тоже.
Плотно встав рядом и прижавшись друг к другу, они каждый одной рукой обхватили друг друга за плечи: так было теплее.
Никогда в жизни Гарри не ощущал такой близости к другому человеку, как в данный момент к Конни. Но близости не в романтическом смысле этого слова. Окаменевшие на полу за их спинами в порочных позах парочки совершенно не настраивали его на романтический лад. Да и сама атмосфера мало этому способствовала. То, что он ощущал, можно было определить как платоническое чувство близости к хорошему другу, к партнеру, как и он, доведенному обстоятельствами до изнеможения, поставленному, как и он, на край гибели, бок о бок с кем он, вероятнее всего, погибнет на рассвете - и это была очень существенная деталь, - а между тем ни он, ни она так и не решили для себя, чего ждали и хотели от жизни и что вообще за штука такая, эта жизнь.
– Скажи, не все же дети ходят на такие сборища по собственной воле, задурманивают себе мозги химической отравой?
– прошептала Конни.
– Нет, конечно же. Далеко не все. Большинство детей намного благоразумнее и держатся друг друга.
– Потому что уж очень не хочется
– Так оно и есть на самом деле.
– А если нет, - сказала она, - тогда постпришественный бардак будет в тысячу раз хуже того, в котором мы живем сейчас.
– От "Экстаза" в мозгу образуются малюсенькие отверстия, - напомнил он ей.
– Да, знаю. Трудно даже представить себе, каким тупоголовым может оказаться руководство страны, если в Конгрессе станут заседать бывшие мальчики и девочки, вкусившие эту запретную радость.
– А с чего это ты взяла, что Конгресс уже сегодня не такой тупоголовый?
Она криво улыбнулась.
– Это, конечно, многое проясняет.
Температура в помещении была не низкой и не высокой, но их буквально трясло от холода.
Оцепенелый мир грозно молчал.
– Жалко твою квартиру, - посетовала Конни.
– Что?
– Сгоревшую твою квартиру, говорю, жалко.
– А-а.
– Он безучастно пожал плечами.
– Я знаю, ты так дорожил ею.
– Она застрахована.
– Все равно. В ней было так уютно, все прибрано, разложено по полочкам, у каждой вещи свое место.
– Да? В тот единственный раз, что ты в ней побывала, если мне не изменяет память, ты назвала ее "отлично благоустроенной тюрьмой", а меня "блестящим примером сраного, суматошливого кретина, равных которому не сыскать на всем географическом пространстве от Бостона до Сан-Диего".
– Не может быть.
– Именно так и сказала.
– Неужели правда?
– В тот раз, помнится, ты здорово на меня разозлилась.
– Скорее всего. А за что?
– В тот день мы арестовали Нортона Льюиса, - напомнил ей Гарри, - и нам здорово пришлось за ним погоняться, пока удалось загнать его в угол, а я не позволил тебе разделаться с ним на месте.
– Да, помню. У меня тогда руки аж чесались, так хотелось всадить ему промеж глаз пулю.
– Зачем?
Она вздохнула.
– Накипело в душе.
– Мы же его все равно в конце концов прищучили.
– А могло ведь и не получиться. Просто тебе чуть-чуть повезло. А этого подонка и пристрелить было мало.
– Согласен.
– А насчет твоей квартиры - это я так, со злости брякнула, я вовсе не это имела в виду.
– Именно это.
– Ладно, пусть так, но сейчас у меня другое мнение. Мир, в котором мы живем, дурной, и каждому из нас приходится приноравливаться к нему по-своему. Ты это делаешь лучше, чем я, намного лучше.
– Знаешь, что здесь сейчас происходит? По-моему, то, что психологи называют "процессом обретения чувства локтя".
– Господи, спаси и помилуй!
– И тем не менее так оно и есть.
Она улыбнулась
– А мне кажется, все это уже произошло намного раньше, несколько недель, а то и месяцев тому назад а сегодня мы просто признались себе в этом.
Немного смущенные таким поворотом событий, оба замолчали.
Гарри думал о том, сколько минут могло пройти с тех пор, как они убежали от отсчитывавшего секунды голема. Ему казалось, что час уже прошел, хотя точно определить время, в котором не живешь, было невозможно.