Слезы печали
Шрифт:
Что же касается меня, то я продолжала вспоминать слова леди Эверсли, сказанные Харриет. Наши родители хотят, чтобы мы поженились. Я тоже хочу этого. Теперь все зависит от Эдвина.
Это были волшебные дни. Почти все время я проводила с Эдвином. Мы репетировали наши роли. Его роль я уже знала наизусть и постоянно подсказывала ему. Нам было нетрудно изображать влюбленных, и я даже начала думать, что он влюблен в меня не меньше, чем я в него.
Казалось странным, что основой пьесы служит вражда двух семейств, не позволяющая влюбленным пожениться. В нашем случае все обстояло наоборот: наши родители предоставили
И мы так и сделали! Мы влюбились! Мне хотелось петь.
Мне нравилось, как он произносит:
«О, там восток! Джульетта — это солнце! Встань, солнце ясное, убей луну-завистницу…»Как-то раз он добавил:
— Я понимаю, что он имел в виду. Для него свет дня начинает сиять лишь с появлением Джульетты.
— Однако незадолго до того он был влюблен в другую, — заметила я. — Как вы думаете, если бы он стал мужем Джульетты, был бы он ей верен?
— Я в этом убежден.
— В противном случае, — добавила я, — все это было бы бессмысленно.
— Иногда жизнь бывает бессмысленной, но давайте верить в то, что он любил бы ее до гробовой доски. Тем более, что… так и произошло.
— Ни на что иное у него просто не было времени. Эдвин чуть не расхохотался. Он вносил в наши репетиции некоторый дух легкомыслия, в то время как я вкладывала в них всю свою душу.
Никогда в жизни я не была так счастлива, как сейчас.
Поскольку мне доставляли наслаждение близость Эдвина, прикосновения его рук, страсть, звучавшая в его голосе, когда он обнимал меня, то я понимала, что хочу, чтобы он стал моим мужем. До знакомства с Харриет я, в общем-то, находилась в неведении относительно взаимоотношений мужчин и женщин, но с тех пор узнала об этом многое. Я уже прочитала дневник своей матери. Передавая его мне, она сказала, что я похожа на нее. А это значит, что физический аспект любви не будет пугать меня, как это бывает с некоторыми женщинами и как это было с моей покойной тетушкой Анжелет.
Я знала, что хочу физической близости с Эдвином и что на брачное ложе лягу без содрогания.
Мне очень нравилась сцена на балконе, когда Ромео и Джульетта вместе, но уже настает рассвет, и он должен покинуть ее.
Я смаковала каждое слово:
Ты хочешь уходить, но день еще не скоро: То соловей — не жаворонок был.И Ромео отвечает:
То жаворонок был, предвестник утра. Не соловей. Смотри, любовь моя, Завистливым лучом уж на востоке Заря завесу облак прорезает. Ночь тушит свечи; радостное утро На цыпочки встает на горных кручах. Уйти — мне жить; остаться — умереть.Мы вновь и вновь репетировали эту сцену. Эдвин сказал мне, что тоже любит ее, хотя очень не хочется покидать меня.
— Это всего лишь игра, — рассмеялась я.
— Иногда мне кажется, что я вовсе не играю, — признался он. — Да я и не могу этого делать: я самый бездарный в мире актер.
Харриет весьма критично относилась к нашим репетициям. Теперь она пыталась сделать из роли кормилицы главную роль пьесы, и, надо признать, у нее это получалось, хотя, конечно, роль ей не подходила. Иногда мне казалось, что она добивается именно такого эффекта. Ей хотелось, чтобы все говорили, что она создана для роли Джульетты.
Но в любом случае репетировать было большим удовольствием, и Харриет была превосходна. Лукас играл Париса, молодого человека, которого родители Джульетты прочили ей в мужья, и играл гораздо лучше, чем я ожидала.
Он признался мне, что никогда не был так доволен жизнью, как сейчас.
— И все это благодаря Харриет, — добавил он. А потом, нахмурившись, сказал:
— Она не совсем верно рассказала о том, как попала в наш дом.
Лукас обожал Харриет и не желал признать, что предмет его поклонения сильно приукрасил правду. Улыбнувшись, мой брат заметил:
— Харриет — прирожденная актриса и не смогла удержаться от того, чтобы не разыграть перед зрителями очередную роль.
Я поняла, что Лукас взрослеет.
Накануне спектакля в замке царило радостное возбуждение. Зрителей должно было собраться довольно много, потому что леди Эверсли решила заполнить зал до отказа, пригласив всех, живущих в округе.
— Если понадобится, — сказала она, — они смогут переночевать на полу в главном холле. Такое уже бывало.
Мы провели генеральную репетицию, от которой я получила наслаждение. Мне всегда нравилось веселить детишек, изображая мисс Блэк, и я помню, как Дик и Анджи покатывались от хохота. А как-то раз я переоделась и изобразила разбойника, который пробрался в замок, чтобы всех нас похитить. Дети так перепугались, что несколько недель не могли успокоиться, и мне стало ясно, что хотя я поступила глупо, но все же роль свою сыграла убедительно. А теперь я была полна решимости успешно сыграть Джульетту, и не только потому, что мне нравилось играть вместе с Ромео-Эдвином; мне хотелось доказать Харриет, что я, может быть, и не столь выдающаяся актриса, как она, но вполне сносная.
Несомненно, Харриет обладала какой-то магической силой: когда она появлялась на сцене, пусть даже в роли кормилицы, внимание зрителей сосредоточивалось именно на ней. Текст она знала назубок. Время от времени она весьма надменно смотрела на меня, и у меня складывалось впечатление, будто она рассчитывает на то, что я забуду свой текст. Сцены с участием Джульетты и кормилицы стали теперь гораздо более развернутыми, чем в первоначальном варианте, поскольку Харриет дополнила соответствующие фрагменты роли кормилицы. Я чувствовала, что она постоянно посматривает на шляпу Джульетты, которую ей так хотелось поносить, и мне казалось, что в любой момент она готова сорвать эту шляпу с моей головы.
Настал великий день. Харриет объявила, что репетиций больше не будет и нам следует выбросить из головы все мысли о спектакле. Генеральная репетиция прошла весьма гладко, и теперь мы должны спокойно ждать вечера.
Я рассмеялась и сказала, что она принимает все это слишком уж всерьез. Ведь мы не профессиональные актеры, чье пропитание впрямую зависит от качества их работы.
Я решила прогуляться по саду, и Эдвин присоединился ко мне.
Он спросил меня, не волнуюсь ли я перед спектаклем.