Слезы пустыни

Башир Халима

По части нахлобучек бабуля была эксперт. Угрозу она придумала, поняв по встревоженным выражениям наших лиц, что Затерянная долина нам не слишком по сердцу.

— Абба никогда не бросил бы нас в таком ужасном месте! — огрызнулась я. — Вот погоди, он придет и отыщет меня…

Бабуля в ужасе воздела руки:

— Твой отец! Он тебя избаловал! Послушай, хочешь ты или нет, а эту вязанку потащишь. Или мне взять ветку и отхлестать тебя?

Но бабуля была слишком умна для того, чтобы надеяться добиться своего угрозами. Вместо этого она сняла вязанку с моей головы, вытащила пару мелких веток и попыталась внушить мне, что теперь ноша стала куда легче. Нарвав сухой травы, она вложила ее в наши «пончики», чтобы у нас с Кадиджой была дополнительная защита для головы. И наконец,

она дала нам обещание. Как только мы доберемся до дома, она приготовит наше любимое блюдо. И это означало только одно: либа. Я уже проголодалась и хотела пить, и от одной мысли об этом у меня потекли слюнки.

Либа готовится из молозива — молока, которым коза кормит своего новорожденного детеныша. Его кипятят в течение нескольких минут, пока оно не уподобится густому рисовому пудингу. По вкусу либа напоминает сладкий творог. Взвесив бабулины угрозы и ее обещание, мы с Кадиджой решили взвалить на себя вязанки и отправиться в путь.

Меня с ранних лет учили носить на голове тяжести — сосуды с водой, хворост, миски с фруктами, — так что это было привычным делом. Но возвращение по петляющей тропинке с огромным грузом на голове потребовало всех моих сил и умения. Одной рукой я поддерживала вязанку, другой — равновесие, и глаза мои метались от тропинки на стену из веток, отыскивая проход.

Внезапно сбоку от меня раздался душераздирающий вопль, и сквозь ветви прорвалось что-то темное, быстро и мощно направляясь в мою сторону. Завопив от ужаса, я стряхнула свою вязанку и бросилась улепетывать. Родители, отправляя девочек собирать хворост, строго-настрого наказывали со всех ног бежать обратно в деревню, если вдруг нападут дикие звери или случится что-нибудь похуже.

До смерти перепуганная, я мчалась по тропинке. Острые ветки и шипы раздирали мне одежду и тело. Я размахивала руками, пробивая себе дорогу, и удары сердца отдавались у меня в голове. Мне показалось, что Кадиджа где-то позади меня. Я взглянула через плечо: моя лучшая подруга летела сломя голову с такими же вытаращенными от страха глазами. За ее спиной я мельком уловила нечто темное и призрачное, мелькавшее среди деревьев, и прибавила ходу.

Я была перепугана до смерти, уверенная в том, что нас преследует страшный агадим. По словам бабули, агадим размером с большую собаку, покрыт грубой черной шерстью и может прыгнуть на тебя и вцепиться в горло. Именно им она пугала меня, когда я хотела выйти ночью из хижины. Я никогда не встречала ни одного агадима и не была даже уверена, что они существуют. Но полагала, что, если существуют, Затерянная долина — именно то самое место, где их можно встретить.

Удирая со всех ног, я услыхала крик за спиной. Это была бабуля, и она приказывала нам остановиться. Голос ее звучал весьма сердито. Мы как раз добежали до узкой расщелины в скалах, которая служила дорогой из Затерянной долины. Подбегая к ней, мы с Кадиджой обменялись взглядами, и одна и та же мысль посетила нас. Что страшнее — то неизвестное в лесу или разъяренная бабуля Сумах? Мы обе пришли к одному и тому же выводу, поскольку остановились и рухнули, задыхаясь, у прохладных каменных стен.

Позади нас, тяжело дыша, тащилась по тропинке бабуля: одна громадная вязанка на голове, под мышками — еще по вязанке. Она сбросила их к нашим ногам и устроила нам жестокий разнос. Если бы мы не нужны были ей в хорошей физической форме, чтобы тащить вязанки, она непременно задала бы нам трепку. Неизвестное оказалось большой совой — совершенно безобидной, но жуткой, если увидеть боковым зрением, как она несется на вас из сумрака.

Сконфуженные этим совиным инцидентом, мы с Кадиджой опять взвалили на себя вязанки. Часа через два мы вышли из леса и очутились на окраине каких-то фермерских угодий. Мы совершенно выбились из сил и умирали от жажды. Солнце жарило с беспощадного неба, а мы были только на полпути к дому. С каждым шагом моя голова все больше тяжелела, тело все больше уставало. В глубине души я проклинала бабулю: ну зачем ей понадобилось так нагружать нас и морить голодом и жаждой?!

Ровно в тот момент, когда я почувствовала, что уже не способна сделать ни шага, бабуля велела нам остановиться.

— Вон там. Чего вы разнылись — я же сказала, что найду воду!

Я посмотрела туда, куда она указывала. Неглубокая ирригационная канава, проложенная по ближайшей к нам стороне поля, была наполовину полна застойной воды. В другой ситуации мне и в голову бы не пришло пить такую воду: в нашем деревенском колодце вода была искристой, прозрачной. Но сейчас я не раздумывала. Спустившись по краю, я встала на колени; отведя одной рукой слизистую пену, другой зачерпнула воду и стала жадно пить. Вода, теплая и коричневатая, отдавала пылью и землей. Но даже такая, она принесла дивное облегчение.

Вскоре бабуля начала ворчать, чтобы мы снова собирались в путь. Я не была уверена, удосужилась ли она напиться сама, и поразилась ее совершенно несокрушимому виду. Могло ли хоть что-то утомить или напугать ее? Когда мы наконец ввалились к нам во двор — разгоряченные, пыльные, покрытые царапинами и в изодранной одежде, — из-за усталости я не заметила припаркованного у ворот лендровера отца. Он только что вернулся с полей.

Мы с оглушительным треском сбросили вязанки. От облегчения мне показалось, что я парю в невесомости в нескольких дюймах над землей. Мы с Кадиджой рухнули на циновки во дворе, а бабушка ретировалась в свою хижину, чтобы приготовить для нас лакомство. Она обещала нам либу, и мы получим либу — с дополнительной порцией сахара, чтобы восстановить утраченную энергию. Сможем ли мы продержаться достаточно долго и не заснуть до еды — это был уже совсем другой вопрос.

Я почувствовала, как веки мои смыкаются, но тут же услышала голос отца. Он говорил громче обычного и определенно сердился, что само по себе случалось нечасто.

— Ты отправила их в такой путь собирать хворост? Зачем? Взгляни на них, на что они похожи! Они совершенно разбиты. Ты хоть знаешь, как это далеко? Что угодно могло случиться…

Отец высказывал недовольство маме. Он никогда не позволил бы себе открытых нападок на бабулю, поскольку она была самой старшей в семье и к ней полагалось относиться с уважением. Отец напомнил, что есть люди, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что доставляют хворост на дом на ослиных тележках. Каждое утро они проходили мимо, покрикивая: «Орва! Орва! — Хворост! Хворост!» Отчего мать не наняла кого-нибудь, кто привез бы ей телегу хвороста?

Я и прежде слышала, как отец приводил такой же довод в отношении воды. Бабуля вечно таскала меня к деревенскому колодцу. Мы часами стояли в очереди. Большую часть времени я играла в грязи с другими ребятишками. Бабуля наливала два больших сосуда. Мой сосуд был поменьше, чем у нее, но тем не менее пропорции все равно были несоответствующие. Но когда я указала ей на это, бабуля ответила, что у меня молодые кости и мускулы и я должна перестать жаловаться.

У одного человека в нашей деревне имелась старая нефтяная цистерна. Ночью, когда у колодца никого не было, владелец цистерны набирал воду, а утром обходил дворы со своей скрипучей ослиной тележкой, барабаня палкой по металлическому чану. Заслышав этот шум, вы знали, что идет продавец воды, и могли крикнуть ему, чтобы остановился. В задней стенке чана было отверстие, запечатанное куском покрышки. Из этого отверстия он при помощи мерки — коии — отмерял необходимое количество воды.

Отец просто не мог понять, отчего мы не покупаем воду у торговца. Это было так же безрассудно, как тащить нас в лес за хворостом. Как только он закончил выговаривать маме, она отправилась побеседовать с бабушкой. Та только что подала нам с Кадиджой либу — горячее, сладкое и неимоверно вкусное лакомство. Вообще говоря, оно было таким чудесным, что я почти простила бабулю за то, что она потащила нас в такую ужасную экспедицию. Это, конечно, был великий бабушкин дар: за несколько часов она продемонстрировала нам тяготы жизни, а потом — ее более приятную сторону. Таким образом я училась ценить, как повезло нашей семье.