Слезы пустыни
Шрифт:
Она отвела меня в адвокатскую контору, где мне назначили юриста, пожилую англичанку. Я должна была повторить ей всю свою историю, чтобы она могла оформить свидетельские показания и обсудить мой случай с Министерством внутренних дел. Когда мы закончили, она просмотрела свои заметки и, взглянув на меня, улыбнулась:
— Такие убедительные доказательства — редкий случай. Вы из Дарфура и чудом выжили после всего этого. Вам немедленно должно быть предоставлено убежище.
Настроение у меня улучшилось. Может быть, все изменится.
Через две недели Сара родила прекрасную девочку, которую назвала Ташаной, и ей с
В течение нескольких недель это делало жизнь чуть более сносной. Но так продолжаться не могло.
26
Лондон, любовь, жизнь
Каждое утро обитатели приюта проверяли, не появилась ли на доске объявлений новая информация о предоставлении жилья. Вам могли выделить где-нибудь комнату или квартиру, что позволяло по крайней мере выбраться из приюта отчаяния, и вот две недели спустя в списке кандидатов на переселение оказалось имя Сары. Я очень обрадовалась за нее и малышку, но в то же время мне было грустно, поскольку это означало потерю близкой подруги и наставницы — не говоря уже о комнате, которую мы превратили в свою отдушину.
Услыхав новость, Сара расплакалась. Вереница людей, в том числе и персонал приюта, потянулась к ней с поздравлениями. Сара пробыла здесь так долго, что все знали и любили ее. Но как только они с маленькой Ташаной уехали, настроение у меня снова упало. Я отправилась повидать моего доброго врача, и он договорился, чтобы меня приняли в Медицинском фонде помощи жертвам пыток. Он был уверен, что там смогут мне помочь.
На обратном пути из офиса врача я задержалась в небольшом парке. Стоял солнечный день, парк был красивый, вход бесплатный. Я лежала на траве, смотрела в небо, думая о доме, и меня сморил сон. А когда я проснулась, почти рядом со мной на траве сидели мужчина и женщина. Они обнимались и непрерывно целовались, теребя друг на друге одежду.
Сперва я не могла даже смотреть на них, затем не могла оторвать от них глаз. Я удивлялась, отчего они не делают этого в уединении собственного дома. Неужели не стесняются? Что же это за страна, где люди так ведут себя на публике? Многие здешние традиции и привычки казались мне странными. Я их просто не понимала.
Женщина, принявшая меня в Медицинском фонде, была очень любезна и приветлива. Мне пришлось рассказать ей свою историю в мельчайших подробностях. Она спросила, нельзя ли взглянуть на шрамы, и я показала, где солдаты резали и прижигали меня. Эта женщина приняла все так близко к сердцу, что осмотр не смутил меня. Она сказала, что займется моим делом. Я должна приходить к ней каждую неделю. Мы будем обсуждать мои проблемы, и она попытается помочь мне.
Она заверила меня, что я могу рассказывать ей все, что захочу. Что же касается практической стороны вещей, она поговорит с моим врачом об антидепрессантах, которые мне назначили, и подыщет университетские курсы — чтобы я снова начала бывать на людях. Мне необходимо общение, мне нужно опять работать головой. Нужно восстановить уверенность в себе, найти смысл жизни. Разумеется, я понимала, что она права, но если бы все было так просто.
Я записалась на курсы английского языка в местном колледже неподалеку от приюта. Дважды в неделю ходила в Медицинский фонд. И время от времени встречалась со своим адвокатом. Всякий раз Лондон поражал меня: до чего же странное место! Никто никогда не здоровался. Казалось, люди не общаются даже с соседями и вместо лиц у них застывшие маски. Ничего похожего на спонтанное тепло, к которому я привыкла у себя в деревне.
Всякий раз, сбиваясь с пути, а это случалось нередко, я старалась обратиться к пожилому человеку, который помог бы мне найти дорогу. У пожилых, по крайней мере, обычно находилось для этого время. Молодые же вечно куда-то спешили — бежали, бежали, бежали. Старики весьма охотно останавливались поговорить. Я поняла, что многие из них одиноки — даже более одиноки, нежели я. У меня здесь не было семьи, но я могла поболтать с соседями в приюте.
Однажды я набрела на пожилую даму, сидевшую на скамейке в парке. Мы разговорились, и она рассказала мне о себе. Она жила одна в большом доме. У нее было четверо детей, но они выросли и разъехались. Время от времени они звонили, но приезжали только на Рождество и в дни рождения. Я сказала ей, что наша традиция не позволяет оставлять родителей жить в старости одних. Мать носила тебя девять месяцев и с младенческих лет растила тебя. Отец защищал тебя. Нужно дорожить ими и уважать их преклонный возраст. Когда я закончила, у пожилой дамы стояли слезы в глазах.
Через четыре месяца жизни в приюте я наконец увидела свое имя в списке подлежавших переселению. Меня отправляли в Ньюкасл — мне объяснили, что это город на севере Англии, — а перед этим из приюта отчаяния перевели во временное общежитие в Хрустальном дворце [17] . Но в запланированный день я никуда не поехала из-за желудочной инфекции. Я по-прежнему неправильно питалась, и теперь меня непрерывно рвало.
В общежитии я провела две недели. В будни там было пустынно, поскольку всех развозили по различным местам назначения. В выходные же приют бурлил — поступала новая партия беженцев на распределение. Кроме меня там оставалась только одна девушка, которая, как и я, была слишком больна для дальнего переезда. Мы с ней окрестили это место «Призрачный приют».
17
Crystal Palace — район в южном Лондоне, названный так из-за находившегося там до 30 ноября 1936 года стеклянного выставочного зала.
В конце второй недели привезли очередную партию. Среди новоприбывших оказался человек, в котором я признала загава. Мы разговорились; его история была душераздирающей. При каждой возможности я пыталась выяснить что-нибудь о Шарифе, но пока безуспешно. Я спросила этого человека, не слыхал ли он о мужчине из племени загава, которого разыскивает его жена-врач.
Он сказал, что ничего такого не слышал, но предложил позвонить в группу поддержки общины загава в Ковентри. Они могли что-то знать.
Я сообщила ему свое полное имя и имя Шарифа. Он позвонил, обменялся с кем-то парой реплик, и его лицо расплылось в широкой улыбке. Кивнув мне, он снова улыбнулся и нацарапал что-то на листке бумаги. Это был номер мобильного телефона Шарифа. Группа в Ковентри знала все о нем и обо мне. Они просто не могли выяснить, где я нахожусь и как свести нас.
Дрожащей рукой и с трепещущим сердцем я набрала номер Шарифа и услышала его голос.
— Алло. Алло.
— Шариф? Шариф? Это ты? Это я, Халима. Это твоя… твоя жена.