Слезы Турана

Шалашов Анатолий Федорович

Санджар вышел из шатра. Телохранители скатывали ковры, разбирали шатры Стража седлала лошадей, укладывая утварь на плоты.

В ложбинке воин, украшенный шкурой барса, ловко свежевал тушу барана, подведенную за ноги к седлу верблюда. Султан, засучив рукава, взял у Ягмура нож и, завязав кожу на шее барана, вставил под нее камышинку. Натужившись, начал с силой дуть. Визирь ал Фадл подошел с серебряным тазом, наполненным водой.

— Величайший!..

— Правильно ли я понял твои желания, наш единственный, — перебил его амир Кумач, показывая на тушу, — барана надо обдирать!..

На

побледневшем лице главного визиря было написано одно желание — своего противника победить, и он не уступал коварному сопернику.

— Слава меча грозного Мерва не только в страхе, мой повелитель, — вкрадчиво проговорил визирь. — Тяжела рука грозного Мерва, об этом знают в странах, где восходит солнце, и в странах, где оно садится. Но вспомни единожды сказавшего: бойся того, кто тебя боится!.. Народ Хорезма был всегда опорой твого трона. Но крепка ли будет опора, питающаяся милостыней?

— Ал Фадл! — окликнул визиря эмир Кумач. — Мне стыдно слушать тебя. Трусость затмила твои глаза. О чем ты говоришь? Когда пес жиреет, он плохо слушает хозяина на охоте. Арслан-хан хочет восстановить Пейкенд (Пейкенд — город Средней Азии, игравший важную роль в торговле), он возводит самые крупные стены в крепостях. А крепкий орленок опора охотника, но горе ему, если вовремя не наденет на глаза хищника кожаный колпак. Владыка, голос твоих предков, славных огузов слышу я: «всякого, кто не склонит голову — настигни, разграбь, разори и сделай покорным и послушным!..»

— Но горе ослабевшему, чьи сборщики в дни великих битв уже не смогут собирать с подданных горсть золотых монет, — перебил Кумача визирь.

Санджар молчал, продолжая надувать через камышинку жирного барана. Постепенно воздух отделял шкуру от мяса.

Ягмур не отрывал глаз от султана, удивляясь его силе, ловкости и знанию своего дела.

— Держи, — приказал султан молодому воину.

Ягмур ловко перехватил камышинку, прикрывая отверстие пальцем. По лицу Санджара струился пот.

— Но Мелик-шах пожаловал титул наместника тюрк-скому рабу Ануш-Тегижу не для того, чтобы в лице Самарканда видеть своего врага, — твердил свое визирь.

Эмир перебил:

— Ты воспеваешь Самарканд, забывая про то, как часто он увозит в хурджунах золото, которое по закону должно доставаться воинам Мерва. Гнев и презрение должны бушевать в тех, кто видит, как злодей подлого происхождения был возвышен, а теперь готовит измену.

— В послании Арслан-хана мы этого не услышали, — сказал, словно подбросив дров в огонь, султан.

— Величайший, это можно прочесть в действиях горожан. Меня удивляют визири. В народе говорят: рука руку моет…

— Ты хочешь сказать: обе руки обмывают мое лицо? — отозвался султан.

Визирь побледнел еще больше. Рука его нащупала кинжал. Сторонники эмира Кумача плотнее сгрудились около предводителя.

— Небо будет судьей, если искренность не руководит мною в эту тяжелую для государства минуту, — ответил визирь. Но и он, и все окружающие поняли, что поединок им проигран. И все-таки ал Фадл решил сопротивляться до конца. — Но разве не Арслан-хан тридцать лет подряд приезжает в Мерв на великое преклонение,

щедро пополняя казну государства? Не он ли беззубой черепахой ползает перед троном, не зная, чем отблагодарить судьбу за назначение их рода на должность правителя Самарканда?

— А ты хотел, чтобы я возил подарки в Самарканд, мой славный визирь? — усмехнулся Санджар.

И эта улыбка напомнила визирю улыбку, которой сул-тан наградил борца-победителя в ту ночь на Мургабе. Ошарашенный визирь упал на колени.

— Слава нашему непобедимому! — крикнул эмир Кумач.

— Слава! — дружно выдохнули его соратники.

— Веди нас! — подхватил эмир Кумач. — На Самарканд!

— Веди! — подхватили прислужники, и десятки мечей заискрились над головой.

Санджар молча посмотрел на приближенных. Поднял руку. Воины успокоились, вложив мечи в ножны.

— Славные богатыри! Сегодня, благодаря небу, я узнал мысли и желания ваших отважных сердец.

— Слава тебе, опора ислама! — крикнул эмир Кумач.

— Слава! — подхватил Каймаз.

— Слава! — донеслось с ковров. Султан поднял руки к небу.

— Вижу вашу преданность. А теперь остудите разгоряченные груди соком виноградников Мерва, — султан высоко поднял резную чашу. И снова зазвенели медь и серебро, задымилось на деревянных блюдах мясо, сдобренное травами с гор богатой и далекой Армении.

Дважды выходил визирь из шатра, косясь в сторону Джейхуна. И оба раза видел, что переправа продолжалась. Из-за барханов прибывали и прибывали новые сотни и тысячи с тяжелыми бунчуками, украшенными конскими хвостами.

— Слава аллаху! — загадочно улыбался он. — Поход состоится.

— Мой господин, — предупредил визиря, высунувшийся из шатра горбун, — будьте осторожны. Эмиры, жаждущие наживы, замышляют против вас грязные дела…

— Иди и смотри за ними, не спуская глаз. Доноси обо всем быстро…

— Все это понятно, но рядом с нами воин в барсовой шкуре.

— Знаю. Я пошлю его к переправе.

— В шатре приготовлен панцырь. Прикройте грудь.

— Спасибо, жди меня…

«Ястреб всегда бьет фазанов по одному, — зло подумал визирь, — но он боится нападать на грачей, встречающих его всей стаей. Презренный Кумач — пастух, ты считаешь, что выбил меня из седла, подарив султану этого несчастного с лицом падшей продажной женщины?.. Но мало ведь пока кто знает, что ты задумал против султана. Клянусь, в нужную минуту я обоим объявлю мат. И палач наденет на твои ноги мешки с голодными крысами!.. А ты, презренный тупоумец, не видящий дальше винного бокала ничего, сломаешь шею под клич своих железноголовых. Иди на Самарканд! И если я проиграю сегодня, то твои силы иссякнут завтра. Грызи Самарканд! И помни, что в этой еде — яд… Кумач, любимый Кумач, мечтает о твоем, султан, троне. Да, я спорю, чтобы этим спором вызвать и подогреть поход на Самарканд, по пути к которому мой управляющий уже готовит торговые палатки. Награбленное потечет в мои подвалы. Ты не снял шкуру с барана, что висит на верблюде, но чует мое сердце, ты бросишь ее к ногам своих воинов. Я этого добьюсь, или не быть мне ал Фадлом.»— Визирь страстно поднял руки к небу.