Слишком большое сходство
Шрифт:
– Что тебе, батя, сказать… Такого, конечно, не бывает. Нет. С домом у меня все в порядке. У меня с машиной отношения сложные…
– Да? Ишь ты… А он, – Деев кивнул на собаку, – он ведь тоже… Да точно, и не сомневайся. Что-то ему видится здесь… Прихожу вчера, а он по саду бродит и повизгивает, будто ластится к кому-то… Думаю, к кому это мой Кандибобер так льнет, с кем это он успел познакомиться? Подхожу – никого. Понял? Один ходит по саду…
Деев замолчал, и опять стало слышно, как идет дождь, как бьют капли по оставшимся листьям. Не выдерживая ударов, листья обрывались с веток и тяжело, не кружась, падали на размокшую землю. Подошел Кандибобер и ткнулся мордой Дееву
– Иди в будку, иди, Кандибобер!
Собака виновато шевельнула намокшим хвостом, отошла на несколько шагов, даже не пытаясь спрятаться от дождя.
Деев наклонился, потрепал собаку за ухо, похлопал по спине, сбивая впитавшуюся влагу. И тут же, не разгибаясь, осторожно оглянулся.
Не увидев ничего, кроме желтоватой лампочки на покосившемся столбе, распрямился, оглянулся смелее, пристальнее посмотрел на то место, где стоял дом.
За окнами, прикрытыми газетами да простынями, мелькали фигуры новоселов. Они протирали окна, приколачивали карнизы для штор, подвешивали абажуры, выпрямляли перекошенные встроенные шкафы – забот хватало. Снаружи дом окружали котлованы под новые дома, подъездные дороги покрывала полуметровая жижа, сложенные панели мокли под мелким осенним дождем.
– Ты чего, батя? – спросил Женька, заметив, что Деев вдруг прибавил шагу.
– Это… Что-то там возятся у окон… Вон опять кто-то проскочил… Видишь?
– Ну и что? Народ ходит, дом обживает, радуется счастью своему нежданному-негаданному. – Женька попытался сбить мрачную настороженность старика.
– Обживают, говоришь? Это мы счас посмотрим, кто там чего обживает. – И Деев устремился вперед. Женька в своих туфельках поотстал, но тоже заторопился. Мелькавшая у окон фигурка действительно казалась странной. Выйдя на дорожку, тянувшуюся вдоль подъездов, они тут же заметили на асфальте бесформенную кучу. Это были деревья.
Вот это по мне! – радостно воскликнул Женька. – Это молодцы! Не успели дом сдать, а уж саженцы завезли! Что творится! Неужели порядку дождались?!
– Дождешься, – проворчал Деев, направляясь к сваленным деревьям. Поднял одно, осмотрел при слабом свете из окон и выронил.
Взял второе деревце, повернул его к свету. Женька не видел лица старика, но в самой фигуре Деева, в его согнутой спине, в руках, опущенных вдоль тела, было нечто такое, что заставило Женьку забеспокоиться.
– Ты чего, батя? Поплохело?
– Тут поплохеет. – Деев всматривался в темноту, будто дожидался, что вот-вот кто-то должен объявиться.
– А что случилось? – продолжал допытываться Женька.
Деев в ответ бессильно шевельнул рукой, посмотрел на Женьку, беспомощно оглянулся.
– Случилось… Дерева… Мои дерева. – Он показал на темную кучу. – Понял? Рябина. Черноплодная. И не выдернута из земли, срублена. Уж больно хорошо я ее зарыл, нельзя было из-под дерна выдернуть, а эти вот повыдерганы.
Не дослушав, Женька подбежал к окнам деевской квартиры, увидел несколько маленьких безобразных пеньков – видно, рубили деревья бестолково, как попадя, торопясь. Вначале стволы искрошили у корней, потом надломили и вывернули. Вокруг даже щепок не было, только от пня тянулись длинные надорванные волокна. Женька обалдело замер на какое-то время, пытаясь понять происшедшее, будто надеясь, что все это имеет еще какой-то смысл, не столь очевидный и зловещий.
Подошел Деев, ощупал свежие пни. Женька, все еще не веря, все еще сомневаясь, достал спички и, посветив, уже четко и бесспорно увидел искромсанные пни.
– Да, – протянул он, оглядываясь по сторонам. – Как же это понимать?
– Вот и я хочу спросить – как понимать? – Деев, не поднимаясь с корточек, даже головой потряс, словно пытаясь освободиться от чего-то гнетущего, непонятного. – Мешало кому? Нет, под своим окном посадил. Может, украл я у кого эти дерева? Тоже нет, в своем саду вырыл, с собой вот привезли… Может, хулиганье?
– Какое, к черту, хулиганье! – Женька распрямился. – Будут тебе хулиганы деревья в кучу стаскивать, как же! – Женька вдруг замолчал. – Слышишь? – прошептал он злорадно. – Тащит.
– Что тащит? – не понял Деев, но тоже начал всматриваться в темноту, откуда все отчетливее доносился слабый скрежещущий звук.
– Дерево тащит, еще одно, слышишь?
Деев поднялся, распрямился, его кулаки сжались, он тяжело выдохнул воздух. По асфальтовой дорожке кто-то, торопясь, тащил дерево. Вот человек попал в полосу света, падавшего из окна, и Деев увидел, что это женщина. И тут же узнал ее – это была его соседка, она получила квартиру в том же подъезде, а работала в жилищно-коммунальном отделе. Он вспомнил, как она кругами ходила вокруг него, когда он с деревьями возился. Уже тогда, значит, затевала и, надо же, ничего не сказала.
Женщина почти бежала, разбрызгивая лужи резиновыми сапогами. В одной руке у нее было тощее деревце, видно, только что срубленное в конце двора, а в другой – маленький топорик. Подтащив дерево к общей куче, женщина бросила его сверху и тут же опасливо отступила в темноту.
– Это как же понимать, гражданка Замотана? – Деев неожиданно для самого себя вспомнил ее фамилию.
– Ой! Кто это? – Голос у Замотиной был низкий и сипловатый, но даже в этом невольном возгласе Деев почувствовал ее сварливость и какую-то охотную готовность ругаться.
– Сосед твой, – ответил Деев.
– А вот так и понимать! – Чутье Замотиной подсказало ей, что перед нею человек слабый, ничего не может он сделать, кроме как покричать, ногами потопать, на худой конец обзовет нехорошим словом. А в этом она была посильнее. И Замотина решительно бросилась в наступление: – Понатыкали, понимаешь, палок в землю, весь вид испортили!
– Это какой же такой вид мы испортили?! – заорал Женька. – Пустырь засадили? Грязь по-прикрыли? Не такая она, стало быть, красивая сделалась? Да?
Замотина посмотрела на обоих, соболезнующе покачала головой, явно наслаждаясь положением. Был у нее удар, верный и безотказный, которым не однажды побеждала в самом злом и отчаянном споре.
– Э-эх! – вздохнула Замотина. – Уж глаза позалили! Хороши соседи мне попались, веселое житье, я смотрю, у меня намечается!
– Веселое житье у тебя уж началось! – Деев решительно шагнул вперед, понимая в то же время полнейшую свою беспомощность.
Не знал он, не знал, как ему быть дальше, что позволено, что недопустимо. Все вероятные поступки смешались, и только что-то злое и несуразное ворочалось в нем и требовало, требовало выхода. Отныне его отношения с самим собой на многие дни вперед будут зависеть от того, как он поступит. Или будет уважать себя, как и прежде, или же придется что-то заглушить в себе, прятаться от себя, казниться, бродить по остаткам старого дома и объяснять себе, Кандибоберу, деревьям и облакам свою оплошность, а пес будет бродить за ним следом, глядя на хозяина жалостливо и разочарованно. Да, совершенно неожиданно Деев представил грустную собачью морду, и, странно, это придало ему сил, он ощутил уверенность в том, что в любом случае он поступит правильно, почувствовал уважение к своему протесту, к своему злу. Не думая, не зная, зачем он это делает, Деев наклонился и ловко вырвал топорик из рук Замотиной.