Слияние
Шрифт:
— Эмин, — тоже тихо проговорила она.
Ему показалось, что в голосе её проскользнули нотки нежности. Скорее он убедить себя хотел, хотел верить в это.
Но она продолжила, очень сухо и холодно:
— Перестань дурачиться. Ты же умный парень… Что у тебя с глазом? Покажи… Опять подрался?.. Иди, иди домой.
— Вы называете это дурачиться? Вы мне ночами снитесь.
— Ты с ума сошел! Уходи сейчас же. Ты… — она вдруг замолчала.
— Что я?
— Ты — я замечаю — в последнее время стал очень нахальным. На себя не похож.
— Нет, —
— Замолчи, — сказала она. — Молчи. Я должна вернуться в класс.
— А зачем вы выходили?
— Ах, да!.. Мне на минуту в учительскую… — сказала она растерянно, будто отчитываясь перед ним, но тут же почувствовала, что взяла неверный тон, с каждым мигом все больше теряясь и злясь на себя за это.
— Я подожду вас? — сказал он.
— Нет, нет, уходи!.. Сейчас же…
Вдруг он, не сознавая, что делает, схватил её за руку.
— Отпусти. Сейчас же! — еле слышно проговорила она, испуганно оглядывая пустой коридор. — Сумасшедший. Увидят.
— Никого нет, — спокойно сказал он.
Странное дело: чем больше волновалась и терялась она, тем более уверенно чувствовал себя он.
Она не могла поверить в происходящее, чтобы мальчишка, юнец мог так нагло, так вызывающе вести себя с ней, с учительницей, гораздо старше него. Это происходило с ней впервые. Она была оглушена его откровенностью, старалась вернуть ту реальность, которой управляла в классе всего лишь минуту назад, не веря в реальность происходящего.
— Я влюбился в вас, — сказал он, все еще не отпуская её руки.
— Почему? Ну почему в меня? У меня и без тебя проблем хватает.
— А в кого?
— Ну, влюбись в какую-нибудь кинозвезду, и пусть она тебе снится. Вот девочки в вашем классе коллекционируют фотографии кинозвезд. Руку отпусти, говорю! Влюбись в Джину Лоллобриджиду…
— Нет, её уже любит один придурок из нашего класса. Я вас буду любить и видеть во сне.
Наконец она с трудом вырвала свою руку из его цепких пальцев.
— А почему нельзя вас любить? Что, математичек не любят? Вы же не замужем…
Тут она задохнулась от возмущения и готова была влепить ему пощечину, но вовремя сдержалась, вспомнив, где находится.
— Нахал! Наглец, наглец!
— Ну и что? — пожал он плечами. — Что наглец не человек? У него, что, сердца нет? Он влюбиться не может?
Она странно посмотрела на него, впервые в своей не очень-то долгой учительской практике ей встречался такой, такой… она не могла найти слов… такой случай. Его наглость была потрясающей, беспрецедентной. И сгоряча не находя возражений, с чувством сожаления вынужденная оставить за ним последнее слово, она, повернувшись, торопливо зашагала, почти побежала к учительской. Но с пол дороги оглянувшись и заметив, что он по прежнему стоит в коридоре и не уходит, глядя ей вслед, а коридор по прежнему пуст, она вдруг решительно повернула обратно, видимо взяв себя в руки; таким же торопливым шагом подошла к нему почти вплотную, показывая, что не боится его и его фокусов,
— Вот что, — сказала она, будто вспомнив что-то очень важное. — Если ты не прекратишь этот свой идиотизм, я пожалуюсь директору, что ты пристаешь ко мне. Он вызовет твоих родителей, и тебя исключат из школы.
— Вы этого не сделаете.
— Еще как сделаю. Мне важна моя репутация. Я десять лет преподаю в этой школе и еще ни разу…
— Вы этого не сделаете.
— Сделаю.
— Не сделаете.
— Сделаю.
— Не сделаете.
— Хорошо. Не сделаю. Но ты должен обещать мне…
— Я вас люблю, это понятно?
— Это невозможно, — она задыхалась от возмущения. — Я вдвое старше тебя.
— Ну и что?
— Ну и что?.. Ты вообще что-то соображаешь?!
— Что-то соображаю.
— Да, я не была замужем, у меня нет семьи, и никогда не было мужа, но это не означает, что такой мальчишка, как ты…
— Означает, — сказал он.
— Уйди! — сказала она уже громко, не сдерживаясь. — Уйди, не то я закричу!..
Он посмотрел на её побледневшее лицо, перепугался и быстро, чтобы не раздражать её еще больше, зашагал по коридору к лестнице.
Весь этот день до отхода ко сну он был в таком удрученном состоянии, что даже отец и старший брат, вернувшись с работы усталые и, обычно, мало что замечавшие, увидев его осунувшееся лицо, невыразимо грустный взгляд, поинтересовались:
— Что с тобой? — спросил старший брат, Сабир. — Пароходы твои затонули?
— Что с ним? — тихо обратился отец к жене. — Не заболел?
На следующий день в школе Нина Семеновна сама подошла к нему на перемене.
— Я буду в кабинете математики, зайди на минутку, надо поговорить, — сказала она сухо и торопливо отошла от него.
Сердце его упало, ухнуло в бездонную неведомую пустоту, будто прыгнуло без парашюта, и там заныло, застонало, закричало, затрепетало в ожидании… Он помчался в кабинет математики. Здесь никого не было. Естественно, подумал он, она хочет поговорить со мной наедине. Сел за передний стол. Стал ждать, дрожа от страха и нетерпения. Оглядел стены. Ничто не показывало, что эта классная комната именно кабинет математики, кроме большого портрета Лобачевского. Он стал вспоминать, как звали Лобачевского и не вспомнил. Хотел подойти к портрету на стене и прочитать полное имя, уже поднялся из-за стола, но тут вошла Нина Семеновна.
— Сядь, — сказала она.
Он послушно сел обратно за стол. Она села напротив него за тот же стол.
— Я тебе должна кое-что сказать, — начала она, но тут же замолчала, закусив по привычке нижнюю пухлую губу, обдумывая с чего начать, хотя готовилась к этому разговору, долго размышляла, как говорить с ним, чтобы он запомнил, чтобы запало ему в душу, чтобы он не мог её скомпрометировать, чтобы раз и навсегда поставить точку на этом глупом эпизоде так некстати возникшем в её жизни.
Он молча ждал.