Сломанная роза
Шрифт:
— В самом деле? И в чем заключается наказание?
— Десять ударов розгой каждый час молитвы. Думаю, следует положить этому конец до утрени.
Фицроджер задумался, заложив палец за пояс.
— Можно было бы предположить, что дама заслуживает наказания за свой грех.
— Кому решать это, кроме ее супруга и короля Англии? Мне кажется, архиепископ злоупотребляет данной ему властью.
Фицроджер внимательно посмотрел на Рауля, очевидно, взвешивая и оценивая его слова. Раулю оставалось надеяться, что Фицроджер не спросит,
— Во всяком случае, наказание я отменю. Спасибо за предупреждение, сэр Рауль.
С этими словами Фицроджер кивнул и торопливо пошел к монастырю. Рауль, не теряя времени, поспешил в Вестминстер, моля господа, чтобы Фицроджер не опоздал к утрене.
Когда Рауль подходил к Вестминстеру, в городе зазвонили колокола. Хватило Фицроджеру времени или нет?..
Но сейчас главное — исполнить обещанное Джеанне. Как сделать, чтобы ее муки не оказались напрасными?
Ожидая утрени, Джеанна сама себе удивлялась. Рауль мог бы помочь ей бежать, мог избавить от боли. И от малодушия, связанного с болью. Это было хуже всего: тело предательски дрожало и корчилось, плакало, вопило в голос, когда ей самой хотелось быть непреклонной.
Но попытка бежать затруднила бы его собственное бегство, и тогда он не успел бы донести до короля ее слова. Bот что действительно важно. На слушании решалось будущее Донаты и, возможно, будущее Галерана и Раймонда.
А она заслуживала наказания.
Да, да, заслуживала, и твердила себе об этом снова и снова.
Она только не ожидала, что будет так больно.
Сестра Марта, сочувственно поглядывая, принесла Донату, и Джеанна ненадолго забыла о своих горестях, любуясь дочерью. Конечно, после того, как архиепископ превысил данную ему власть приказом о бичеваниях, король не поддержит его доводов и не вырвет младенца из рук матери…
Но как же это произойдет? Джеанна старалась улыбаться Донате, а тревога мучила все сильней, и боль напоминала о себе при каждом движении. Что, если дойдет до пoединка? Вдруг Галеран погибнет? Она не перенесет его смерти. А если погибнет Раймонд, она никогда не сможет себе этого простить.
Джеанна вспомнила, как противился Раймонд ее безумию, когда она пришла к нему, раздирая на себе одежды. Возможно ли, чтобы женщина взяла мужчину силой? Джеанна чувствовала, что именно это она и сделала, пусть даже потом ему было хорошо.
Разумеется, тогда она обезумела от горя, но извиняет ли ее безумие такой чудовищный грех?
Когда сестра Марта пришла за Донатой, а вслед за нею в дверях появилась мать-настоятельница с розгой, Джеанна почти с радостью ждала ее.
Почти…
Но трусливое тело Джеанны немедленно начало дрожать.
19
Зa матерью Эгбертой шли еще две монашки, ибо во время последнего посещения она обнаружила, что Джеанна уже неспособна спокойно и неподвижно терпеть удары. Сестры схватили ее за руки и заставили опуститься на колени.
— Да простит господь жалкую грешницу.
— Аминь, — из последних сил твердо отвечала Джеанна.
Но при первом же ударе вскрикнула и забилась в руках монашек, пытаясь избежать мук.
Перед третьим ударом за дверью послышались голоса. У Джеанны мелькнула лишь одна мысль: быть может, сейчас наказание будет прервано и не возобновится вновь?
Повелительный мужской голос. Галеран? Нет, не он…
Теперь мать-настоятельница сердито возражает, спорит о чем-то.
Потом монашки вдруг отпустили Джеанну.
Что же случилось?
Джеанну била крупная дрожь, и потому она едва могла разобрать, о чем говорили, но вот упомянули короля. Неужели ее все-таки вызывают на суд?
Опомнясь, она с трудом встала на ноги и повернулась лицом к двери, для верности опираясь о подставку для молитвенника.
У двери со сжатыми, побелевшими от ярости губами стояла мать-настоятельница.
— Леди Джеанна, король велел приостановить ваше наказание до вынесения приговора. Удивительно, откуда ему стало известно… Однако я еще вернусь, когда справедливость восторжествует.
С этими словами она вышла, но другие две монашки остались. Джеанна не сразу поняла, зачем, но тут в келью вошел высокий незнакомец — темноволосый, молодой, примерно одних с нею лет, с властным, под стать самому королю, видом.
— Я Фицроджер, слуга короля.
Куда больше, чем слуга, подумала Джеанна, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. Надобно было приготовиться к самым неожиданным поворотам судьбы.
Умные, проницательные глаза оглядели ее всю, с головы до пят, видя, увы, больше, нежели она желала бы показать.
— Не угодно ли вам сесть, леди Джеанна?
Джеанне очень хотелось остаться на ногах и пренебречь предложением, но она бессильно опустилась на жесткую скамью, моля бога, чтобы высокомерный лорд не заметил, как у нее дрожат ноги.
— Меня секли раз или два в жизни, — заметил Фицроджер. — Тело всегда противится боли, пусть даже мы ждем от него стойкости. Но, госпожа моя, это не входило в планы короля.
Его серьезный тон придал ей сил.
— Знаю. Мне сказали, так распорядился архиепископ Дургамский.
— Который, вероятно, не имел на то права. Однако если кто-либо полагает, что долг вашего супруга — наказать вас, то снимает с него нелегкую обязанность.
Его проницательность встревожила Джеанну: она не привыкла иметь дело с людьми, которые мыслили в точности, как она сама.
— Я намерен доложить обо всем королю, — продолжал он. — Но, чтобы мой доклад был более полным, я хотел бы видеть ваши раны.
— Я не возражаю. А вы, сестры?
Монашки пошептались, и одна неуверенно промолвила: