Сломанная роза
Шрифт:
— Только не говори, Кот, что весь этот бунт был затеян ради того, чтобы вы четверо сбежали, — подал голос Вадим. — Я понимаю, что у вас дела на воле, паханы и смотрящие в курсе, но не до такой же степени?
— Ну, с масштабом, конечно, переборщили, — усмехнулся Кот. — Небольшой затевался кипиш, локальный, так сказать, — чтобы цех от вертухаев освободить.
— А вышло с размахом, — сказал Тюлень, повернувшись к Вадиму. Зэк действительно неважно себя чувствовал, сбивалось дыхание. Временами казалось, что он задыхается, впрочем, он быстро справлялся с напастью, и одутловатое лицо расслаблялось.
— Что-то неровно ты дышишь, Тюлень, — с опаской заметил Вадим.
— Понравился ты ему, — фыркнул Полосатый.
— Астма, — скупо пояснил Тюлень, и по лицу Вадима скользнуло удивление.
— Ладно, кончаем базарить, — хлопнул по коленям Кот. — Скоро балдоха закатится, а мы еще никуда не ходили…
До темноты они
— Прыгаем здесь, — хрипел Кот, сползая на каменистую площадку. В сущности, ерунда, два метра — кабы не ветер, дождь и головокружительная бездна под ногами!
— Технику безопасности будем соблюдать? — мрачно пошутил Тюлень. — Кот, ты все рассчитал, уверен, что не сверзимся?
— А он никак не считал, Кот — гуманитарий, мать его… — стучал зубами и отчаянно волновался Полосатый. — Слушай, Кот, а ты в курсе, что надо задницей чувствовать грань, где кончается экстрим и начинается трындец? Ты уверен, что чувствуешь ее?
Вместе с мандражом просыпалось чувство юмора.
— Прыгайте, вашу мать… — рычал Кот, вскидывая автомат. — Прыгайте, пока пинком не спровадил…
— Ой, как страшно… — начал кривляться Полосатый. — Ну, прямо очко играет.
Вадим оттолкнулся от обрыва, почти не разбегаясь. Ветер засвистел в ушах, мелькнул полудохлый ручеек далеко внизу. Каменная глыба неслась в глаза. Он изогнулся в полете, сделал изворотливое движение и приземлился на обе ноги, пробежав по инерции еще немного…
И только встал, за спиной отчаянно завопили. Полосатого несло через бездну, он болтал ногами, разверзал желтозубую пасть и с воплем: «Опля!» — приземлился на противоположной стороне, едва не припечатав Вадима к скале.
— Чо, Плата, не один ты такой! — глаза вора блестели, шапка слетела с головы, но он даже не заметил.
— Килька, прыгай! — прохрипел Кот.
— Не надо, Кот! — завизжал малодушный парень. — Я боюсь, не надо, давай найдем обход! — у него от страха подкашивались ноги, он рухнул на колени, взмолился. — Ну, в натуре, Кот, я боюсь, не допрыгну… Ну, давай, я последним прыгну, после вас…
— Хорошо, оставайся, — брезгливая гримаса искорежила физиономию авторитетного зэка, он вскинул автомат, упер его пареньку в висок. — Дважды не повторяю, Килька, считаю до одного…
Мучительный вопль огласил темнеющий ландшафт, снедаемый страхом насильник малолетних летел через бездну. Толчок у него был просто никакой, а возможно, поскользнулся на голом камне, когда отталкивался. По траектории полета было видно, что не долетит. Он сам это чувствовал, взвыл предсмертным воем, обнаружив, что в грудь несется перегиб обрыва. Зэк треснулся об него грудной клеткой и имел все шансы загреметь в пропасть, если бы Вадим не схватил его за шкирку и за локоть. И тут он почувствовал, что сам выходит из равновесия, смещается в пропасть центр тяжести тела, а еще этот гаденыш в руках извивается и пищит. Потемнело в глазах, чего это с ним? Ради кого?! И не успел он прочувствовать свое плачевное положение, как в хлястик вцепился Полосатый, поволок от обрыва. Так и выбирались из пропасти один за другим. Вадим отшвырнул скулящего Кильку, тот свернулся калачиком у стены, хрипел, как недорезанный поросенок, а сам в недоумении воззрился на Полосатого.
Зэк казался смущенным, прятал глаза.
— Чо пялишься? — проворчал он. — Ну, вышло так. Машинально получилось, доволен?
— Ну, вы даете, — прокомментировал с другой стороны Тюлень. — То есть я могу быть спокоен?
— Да шиш тебе, — осклабился Полосатый. — Твою тушу, Тюлень, точно вытаскивать не буду. Ты разбегись получше…
Он не закончил, Вадим с Полосатым едва успели отпрянуть в разные стороны, как Тюлень уже шлепнулся на площадку. Поднялся, недоверчиво ковырнув в ухе, кинул взгляд на пропасть. Разбежался и прыгнул Кот — без эксцессов, словно каждый день только тем и занимался. Демонстративно фыркнул, мол, стоило проблему городить… Когда решили взяться за свернувшегося кренделем Кильку, тот внезапно заголосил, забился в припадке, умоляя его не трогать. Парень не прикидывался, он ушиб грудину и, возможно, сломал несколько ребер. Причем последние вдавились в органы и доставляли нестерпимую боль. Он надрывно кричал, когда его поднимали и волокли, умолял оставить в покое, уверял, что сам пойдет. И действительно, какое-то время передвигался самостоятельно, прижимаясь к камню. Но боль была такая, что парня рвало, и люди усовестились. Уже стемнело, дождь пошел на спад, но продолжал моросить. Двигаться дальше было глупо. В сотне метров к югу нашлась подходящая ниша под скалой — фактически пещера, отрезанная от внешней среды. Напротив выхода красовался отвесный обрыв, за пещерой громоздились кусты и мелкая хвойная поросль, напоминающая камчатский стланик. Килька заполз в пещеру, свернулся у стены и развлекал людей душераздирающими стонами. Дождь почти прекратился, в воздухе висела стылая изморось. Людей трясло от холода — не сговариваясь, они отправились на добычу растопки и хвойных лап, способных даровать хоть немного тепла. Кромсали сучья и ветки, тащили охапки в пещеру. Сырая растопка густо дымила, зэки кашляли, проклиная погоду. Тюлень, перебарывая спазмы в горле, признал, что на воле хреново, в зоне вольная жизнь представлялась иначе — и все согласились. Растопка подсохла, костер принимал нормальный вид. Все легли вокруг него, нагребая на себя хвою. Килька стонал все громче. Помочь ему было нечем — ни лекарств, ни перевязки. Не сказку же на ночь ему рассказывать.
— Вот же расстонался, мозгляк хренов… — брюзжал Полосатый. — Слышь, братва, а что в мире-то хоть делается? Я слышал, прижимают нашего брата на воле, вроде как менты и чекисты теперь за главную мафию, а воров теперь и за людей не считают, под корень изводят? Япончика хлопнули, Хасана хлопнули… Это что же выходит, теперь все наоборот?
— А хрен его знает, — проворчал Тюлень. — Люди сказывают, что власть сошла с ума — от самой верхушки и до самой низушки. Время куда-то переводят, уменьшают количество часовых поясов…
— Тьфу ты, — сплюнул Кот. — Лучше бы уменьшили количество часовых на вышках…
Гоготнул Полосатый. Тихо стало, не хотелось вести доверительные беседы. Любая беседа свелась бы к проклятому голоду, который всех уже достал. Килька снова выматывал душу своими стенаниями. Полосатый проворчал, что, если этот потерпевший не заткнется, он ему горящую головню в пасть забьет. Килька вряд ли это слышал, но убавил громкость, а потом и вовсе замолчал. Люди недоверчиво прислушивались.
— Полосатый, метнись-ка, — распорядился Кот. — Глянь, как он там.
Полосатый поворчал, но поднялся, включив фонарь, реквизированный у солдата внутренних войск, подался в путь.
— Ну, что он там? — нетерпеливо прикрикнул Кот.
— Уже лучше, умер… — отозвался зэк.
Новость заслуживала того, чтобы встать с лежанок и собраться у бренных мощей. Килька скончался от внутреннего кровотечения. Физиономия побагровела, он был похож на воздушный шар, такой же одутловатый, струйка крови вытекала изо рта. Зэки озадаченно переминались, никто не ожидал, что все закончится вот так. Тюлень забормотал молитву, звучащую из уст бывалого зэка примерно так же, как звучал бы государственный гимн в исполнении блатного шансонье. Полосатый проворчал, что ничего страшного, все там будем. Все умирают. «Но не все живут», — с претензией на философию возразил Тюлень. Схватили покойного за руки, за ноги, поволокли из пещеры и затолкали в подвернувшуюся расщелину — не дело мертвому соседствовать с живыми. Постояли с обнаженными головами, вроде не таким уж и гаденышем теперь казался Килька. Дело, собственно, житейское, определенным категориям населения свойственна минимальная продолжительность жизни. Снова легли, и Полосатый выразил надежду, что уснет до того, как захочется жрать. Он оставил фонарь включенным, позабыв про него, и свирепеющий Кот, которому лень было подняться, шипел: