Сломанная роза
Шрифт:
— Не могу уже сидеть, — отозвался Вадим. — Насиделся. Через «не могу» — и то не могу…
— Ба… — прозрел Кот. Он был по жизни неплохим психологом. — Да ты у нас, по ходу, великий мститель, парень. В натуре, ты же добраться до этой компании решил. Думаешь, живы еще эти спринтеры? Где же ты их искать-то собрался? Ну-ка, напомни — Череп, Лютый, кто там еще… Не знаю таких, — пожал он плечами. — Ходовые погремухи. На каждой зоне, будет тебе известно, имеются свои Лютые, Черепа, Кирпичи… — он не дождался внятного ответа, оскалился. — А ведь тебе, бродяга, что-то про них известно, верно? По глазам вижу,
Вадим молчал. Это уже не их собачье дело. Кот не стал настаивать, пожал плечами.
— Кривую ты дорожку выбрал, парень. Держу пари, что ничего у тебя не выйдет. Впрочем, сам решай… Эй, народ, поднялись и пошли, чего вы тут сплющились?
Зэки уходили в глубь тайги — голодные, уставшие. Одна отрада — засекли под скалой веселый ручеек, напились до отвала, освежились. Полосатый, ведомый чувством голода, чуть не подстрелил какого-то хорька, да Кот вовремя вырвал у него автомат, а потом подверг действия «подчиненного» уничижительной критике, мол, нельзя стрелять, день еще не кончился, облаву никто не отменял. Не такие уж они голодные, потерпят! И снова компания тащилась на запад по необитаемой земле. Вязли в липкой уснее — причудливом таежном мху, сдирали с себя паутину. Килька провалился в нору — ее хозяин чуть не откусил ему лодыжку, а Полосатый злобно подтрунивал: это, мол, фигня, главное, что задница осталась целой. День клонился к вечеру, солнце еще не село, но уже опускалось над тайгой, временами оно выбегало из-за туч и мелькало в прорехах листвы и хвои. Двигались черепашьей рысью, неустанно воюя с буреломом и ворохом ветвей, и на втором километре окончательно скисли.
— Цирики тоже не пройдут. Мелочь, а приятно… — пробормотал на оптимистической ноте Тюлень и свалился замертво.
Остальные тоже упали без сил, обняли автоматы и заснули. Проспали не меньше часа, стали ворочаться, когда холод от земли начал потряхивать организмы.
— Ну, в натуре, начало ледникового периода… — хрипел Тюлень, садясь на колени и обозревая стонущие тела. — Хреново я что-то спал…
— Совесть грехи выискивала? — заржал продирающий глаза Полосатый. — Да ты, Тюлень, по сравнению с нами просто дева Мария непорочная.
— Кого-то нет, — обнаружил Тюлень и принялся заново пересчитывать разлегшихся в живописных позах «странников».
— Бога? — не въехал Полосатый.
— Ну, бога-то, понятно… Эй, подъем, заспанцы! — заволновался Тюлень. — Килька, мать его, сбежал!
Все вскочили, осоловело уставились друг на друга. Выглядели они не очень, рожи черные, бушлаты колом, под глазами мешки. Килька пропал. Сбежал, мерзавец! Хорошо, что отобрали у него автомат, что ему мешало нашпиговать всю компанию свинцом, пока они спали?
— Сука, это ты виноват! — взвизгнул Полосатый, выстреливая в Вадима пальцем с обкусанным ногтем. — Трещал тут, как сорока, нес пургу! Вот он и перебздел, навострился в свободный полет! — Полосатый замахнулся прикладом, но бить не стал, передумал.
— Кот, у тебя, похоже, опять шнурок развязался, — усмехнулся Вадим. — Может, заложишь ему основы этики, чтобы поменьше быковал? Надо же, какая потеря — Килька сбежал… Ну, и пусть бегает. Косулю пристрелите — на неделю хватит. Западло это, Кот, человечиной питаться. Не поймут нормальные пацаны.
— Да нам плевать на Кильку, — насупился Кот. — Но нас по нему вычислят, он и подохнуть в тайге не успеет! В натуре лажанулся ты, Плата… — он заскрипел зубами и, похоже, собрался пересмотреть свое отношение к пятому члену компании.
— Какие вы беспомощные, граждане заключенные, — посетовал Вадим. Он поднялся, забросил автомат за спину и начал осматриваться. Затем присел, отодвинул сломанную ветку, изучил следы, сместился на корточках. Поднялся, хрустнув коленями. — Просьба следовать за мной и не растягиваться, граждане воры. Будет вам Килька. Этот умный человек бежит как раз в ту сторону, куда нам надо…
Они догнали Кильку минут через пятнадцать — тот пытался осилить склон, усеянный паданцами, но только и делал, что запинался и падал. Он уже разбил губу, оцарапал нос, щеку, порвал рукав на бушлате. Обнаружив погоню, заскулил от страха, засучил конечностями и полез на склон, но снова сорвался, ободрал живот.
— Да он уже в томате! — захохотал Полосатый, вырываясь в лидеры и хватая Кильку за шиворот. Ударил под печенку, бросил на землю. — Куда это мы намылились, земеля? Бегай не бегай, а от счастья не убежишь! Эй, братва, заделаем козу петушку? — он размахнулся ногой, пнул по заднице. Килька заныл, слезы брызнули из глаз. Он лежал на животе, не помышляя о побеге, что-то жалобно скулил.
— Кот, прости, Кот, я не подумал… — лепетал он.
Бить его было тошно и противно. Кот поднял ногу, чтобы поставить печать на заднице, но передумал. Только плюнул на несостоявшегося беглеца.
— Какая прелесть… — бухтел Тюлень, с кряхтением пристраиваясь на холодную землю. — Наш Килька решил сделать сольную карьеру, какая хитрая у него попа. Ладно, братва, оставьте его в покое, он и так весь покоцанный да мешком пуганный. Не съедим мы тебя, Килька, не съедим. Может быть…
— Если будешь нам жрачку добывать — без единого гвоздя и автомата, — захохотал Полосатый.
У зэков поднималось настроение. Они решили отдохнуть, пока бежали за этим чмырем, запыхались и промокли. Впрочем, беседа не клеилась, она теперь сводилась только к одному.
— А на зоне сейчас ужин… — меланхолично пробормотал Тюлень. Он как-то странно дышал, словно с опаской, не в полные легкие, и при этом делал вид, что все в порядке. — Братва на кишкодром потянулась… Чего там у нас на ужин нынче? Шрапнель, картечь?
Заржал Полосатый. Шрапнелью на блатном арго величали гороховую кашу, картечью — перловую.
— А у кого-то мясо! — Он не удержался, хлопнул по заднице Кильку, предпочитающего не менять позу. Задергались ноги, и Полосатого это крайне развеселило. Он шлепнул вторично. — Ты как, боец? Попка нашего малыша уже дышит свободно? Что, дорогая? — обернулся он, когда на ветке каркнула ворона, и засмеялся.
— Фуфло это все, — проворчал Кот. — Не будет на зоне нынче ужина. Разборы там. Следаки уже шуршат, братву по мешкам разгоняют, раненых в лазарет увозят. Козлы уже братву метелят, очухались, падлы…