Сломанные побеги
Шрифт:
— Паша не может быть сообщником убийства. Это исключено. Он не подарок, мужик с амбициями, характер сложный, но обвинить его в непорядочности и нечестности я не могу. И никто не сможет.
— В сообщники я его не записываю. Им ловко манипулируют. Кто такой этот Фальк в конце концов?
— Пестриков Станислав Ильич. Тебе от этого легче, Алена?
— Значит, ты узнала?
— Как ты понимаешь, в протоколах фигурируют только настоящие имена, а не псевдонимы. Наш друге Петровки все выяснил. Он получил копии протоколов. Придраться не к чему. Люкс в пансионате был заказан на имя Угрюмова за две недели. Заказывал ли сам Угрюмов или его друг, никто сказать не может. За день
— А как эта курочка оказалась на месте происшествия за двести километров от Москвы?
— Ты о Новоселовой? Она ехала брать интервью у Фалька. В тот же пансионат. У них была такая договоренность. Фальк этого не отрицает. И тут все чисто.
— И опять она первая на месте преступления. Похоже, Новоселова пользуется той же уральской схемой, когда она находила трупы бизнесменов раньше милиции и ни разу не попадала под подозрение.
— Очень похоже. Но в данном случае ее никак не обвинишь в соучастии. По словам Фалька они заправились на бензоколонке при выезде из Москвы. Такую машину трудно не запомнить. Мальчик, бегающий со шлангами, запомнил «Порше» и даже время заправки. Новоселова заправлялась там же. И ее парень запомнил. Она красивая женщина и оставила ему хорошие чаевые. К тому же посылала его за сигаретами. Но Новоселова подъехала к заправке через час после того, как на ней побывал Угрюмов. Догнать «Порше» невозможно.
— Но они соучастники. Фальк и Новоселова.
— И ты знаешь, Аленушка, они даже не скрывают этого. Вот в чем главная проблема.
— Ничего не понимаю. Алла развела руками.
— Сейчас поймешь. В журнале ты об этом прочитать не сможешь. А в милицейском протоколе сказано так…
Настя достала из сумочки ксерокопии и зачитала вслух:
«По словам потерпевшего Пестрикова он очень благодарен Алене Новоселовой за оказанную ему первую медицинскую помощь. «Это провидение! Ведь я никому не даю никаких интервью и не посещаю тусовок. Моя личная жизнь принадлежит только мне и никому больше. Если я что-то хочу выплеснуть наружу, то делаю это в книгах. Алена успешно рекламировала мою книгу, и я не смог ей отказать в интервью. Мы с ней знакомы много лет. Вместе учились на одном курсе в институте. С тех пор не виделись, каждый из нас пошел своим путем». Вот так вот! Марецкий проверил эту версию, и она подтвердилась. После института Пестриков работал в Питере внештатным корреспондентом в еженедельнике. О нем давно забыли. Пропал из поля зрения три года назад. Любовные дела не оставляли времени для работы. Родных нет. Свою квартиру продал. Год назад объявился в Москве и купил себе загородный дом под Москвой. Нигде не работал. И вот недавно написал первую книгу. Это все. Только нам от этого не легче.
— Однако ты не будешь спорить с тем, что Новоселова ехала фотографировать труп Угрюмова. Упоминание о Паше Фальке и его друге в ярко-красной машине возле морга в предыдущей статье, — вовсе не случайность.
— Упоминала об этом дочь Акишина. А может она ничего не говорила о машине, мы не проверим. Мифическая миллионерша исчезла так же таинственно, как и появилась.
Алла не успокаивалась.
— А что думает об этом твой Марецкий с Петровки?
— Он не думает. Криминала нет, уголовное дело никто не заводил, расследование ему не поручали. Ты думаешь, ему делать нечего? Он занятой человек. Это мы можем позволить себе заниматься домыслами, а ему нужны факты и состав преступления.
— Что толку от наших домыслов. Мы беспомощны, как слепые котята. Что будет, если в очередной статье Новоселовой какой-нибудь свидетель упомянет о белом Мерседесе? Жди следующего трупа?
— Моли Бога, Алена, чтобы не упоминали машину твоего бывшего мужа.
Алла вздрогнула.
Вечером того же дня Аллу Васильевну посетил Слепцов. Легок на помине. Пришел без звонка вдрызг пьяный с каким-то драным портфелем.
— Тс-с-с! Я к тебе по секрету.
Сказал он с порога, едва ворочая языком и, пошатываясь, прошел в комнату.
— Интересно, с кем ты пила?
Он указал на журнальный столик, где стояли две бутылки вина и два бокала.
— С любовником. Тебе-то что?
Слепцов глянул на окурки в пепельнице.
— С желтым фильтром твои. А с белым любовника. Он голубой?
— С чего ты взял?
— Нормальный мужик губы красить не будет.
В одной из бутылок еще оставалось вино, он вылил его в бокал и залпом выпил.
— Фу, какая мерзость.
— Не пей, тебя не уговаривают.
— Все правильно. Допью дома. У меня есть запас.
— И она тебя терпит в таком виде? И что в тебе нашла молодая девка?
— Я упругий.
— Ты на себя в зеркало смотришь?
— Конечно. И все время думаю, что за урод напялил мой любимый халат.
— Совесть заела, потому и пьешь?
— Совесть — слово, созданное трусом! «Кулак нам совесть и закон нам меч». Черт! Даже Шекспира еще помню. Я принес тебе портфельчик. Там мои дневники и рукописи, написанные моей рукой. Сохрани у себя. Пока. Дневники ты все равно уже читала, ничего нового в них не найдешь.
— А ты ее боишься, Паша. Пригретая на груди змея может ужалить. Такие женщины не могут любить. Они живут ненавистью. Она ненавидит вежливо, учтиво и с улыбкой.
Слепцов рухнул в кресло.
— Мне бояться нечего. Сначала надо найти золото, а потом можно меня грохнуть. Иначе золото никому не достанется. А найти его невозможно. Кощеева игла. Я бессмертен, пока его не нашли.
— Может у тебя уже крыша поехала?
— Крыша набекрень сползла.
— Когда книга об Угрюмове выйдет?
— На днях. Умная ты баба, Алена. Все знаешь.
— Больше чем ты во всяком случае. Вот только не знаю, кто будет следующей жертвой. Судя по твоему виду, за новую книгу ты еще не брался. Кратковременный отпуск?
— Никаких книг больше не будет. Хватит. Я уже посмотрел на себя со стороны.
— Преждевременное заявление, Пашенька. Не будешь писать, она от тебя уйдет. Или ты до сих пор считаешь себя неотразимым?
Он ее уже не слышал. Слепцов крепко спал.
Алла накрыла его пледом, села напротив, подставила ладони под подбородок, уперев локти в стол, и долго смотрела на спящего мужа.
Зарок не бывает пророком.
— Ты все еще мне не веришь, Паша?
Спросила Лена, глядя ему в глаза.
— Веришь, не веришь, но больше я писать не буду.
— Будешь, Пашенька. Моя новая идея должна тебе поправиться,
— Идея, которая кончится смертью?
— Не знаю. Это может быть смерть, а может и казнь. Посмотрим по ходу событий.
— Пиши без меня. У тебя получится.
— Значит, ты мне не веришь. Хорошо.
— Ты была в Париже, а не в командировке. Я видел твой загранпаспорт с визой и билеты.