Сломанный мир
Шрифт:
— Ну ни хрена себе! Круто ты загнул! – одобрительно ответила фея его мечтаний, после чего открыла шкаф, достала оттуда бутылку коньяка и два фужера, налила в них граммов по сто, залпом выпила свой и взглядом приказала сделать то же несчастному влюбленному, что тот и исполнил тотчас, не в силах ни в чем противоречить воле своей повелительницы. После этого первый заместитель министра села на стол напротив воздыхателя, достала тонкую сигарету и неспешно ее закурила, стряхивая пепел прямо на пол.
— И… это все? – обескуражено спросил Петр.
— Почему, многое можно сказать. Как в той книжке написано, которую ты мне подарил: прелюбодеи Царства Божия не наследуют?
—
— Да ладно, расслабься. Ты мне вот что, Петя, скажи, а на хрена мне это нужно?
— В смысле?..
— Да в самом прямом. Что ты думаешь: пришел такой подарок прямо, что всю мою жизнь преобразишь? А ты на себя смотрел, кто ты такой есть? Какой-то несчастный попишко, которого выгонят сейчас из Церкви, а ему и податься-то некуда, потому как делать он ничего не умеет, работать не приучен, только бубнить чего-то себе под нос, да кадилом махать. Да, забыла: еще бабкам давать свои руки целовать…
Петр в изумлении смотрел на свою возлюбленную, представшую вдруг перед ним в совсем ином виде, чем обычно. Он вдруг заплакал, а Эльза звонко засмеялась:
— Надо же – мальчика обидели! А ты читал, дурачок, «Диалектику мифа» Алексея Федоровича Лосева?
— А ты читала? – от удивления Петр перестал плакать.
— Я много что читала, конкретно эту между «Это я Эдичка» Эдуарда Лимонова и какой-то фантасмагорией Пелевина… Так вот: Лосев описывает прелюбопытную историю. Какая-то бабенка влюбилась в монаха, а он в нее, да так, что бросил свой монастырь, снял с себя все одежды свои, которыми так ее завлек, короче, весь мир ради нее оставил. А не нужен он ей стал после этого ни за хреном! Потому что ничего прикольного собой без клобука и мантии не представлял: так, чмырь какой-то. А он с горя повесился на воротах того монастыря, откуда ушел! Отсюда мораль из той книжки, которую ты мне подарил: «И познал я, что горше смерти женщина»…
— Эльза!…
— Я сорок лет уже Эльза, — но внезапно голос заместителя министра стал мягким, она погладила дрожащего от волнения поклонника по щеке и уже ласково сказала ему: — Глупенький! Ну кто же так ухаживает за женщиной: я все брошу, ты все брось, и пойдем нищие и счастливые идиоты странствовать по миру… Ты настойчивый, если бы ты просил ночь, то может быть, но всю жизнь? Не много ли ты хочешь? Впрочем, как пели в дни моей юности: «вся жизнь впереди – надейся и жди».
— Когда ты настоящая? – всхлипывая спросил Петр.
— О, это хороший вопрос. Очень интересный. Я и сама не знаю. Помню когда-то, чтобы подразнить первого мужа я написала письмо воображаемому любовнику…
— И что?
— А он поверил письму и развелся со мной…
— А ты не была виновата?
— Нет, но зато второй муж мне верил как себе, даже больше, а я ему изменяла. Он узнал и умер от инфаркта – не выдержало влюбленное сердечко: так больно узнавать гадости о тех, кто для тебя дороже жизни!
— А ты была для него дороже жизни?
— О да, мой мальчик, и не только для него! Помню одного дурачка, который мне звонил пьяный, сказал, что стоит сейчас на мосту и прыгнет в воду, если я не отвечу ему взаимностью…
— А ты?
— Сказала: прыгай, идиот!
— А он?
— Прыгнул, конечно.
— И?
— В воду не попал, сломал ноги, да неудачно. Сейчас на инвалидной коляске побирается, да ты видел его, наверное, на центральной площади. Я ему иногда портвейн покупаю «три семерки», его еще «топорики» называют. Он сейчас любит его – жуть: представляешь, больше, чем меня! А ты сам-то, наверное, тоже потом будешь его больше, чем меня любить?
— Я ничего не буду любить
— Многие так говорили. Поживем – увидим. А сейчас иди к своей Даше, мальчик. И да: купи «Кама–сутру» — потренируйся на ней, не мне же тратить время на твое обучение!
И заместитель министра звонко рассмеялась глядя на то, как весь пунцовый от стыда и гнева Петр пулей выскочил из ее кабинета.
Она выпила еще немного коньяка, закурила еще одну сигарету и открыла рукопись книги Семена Ивановича:
Он не уйдет от тебя, как не пытался бы бежать,
Он думает, что жив, но он уже мертв;
Он еще мнит себя свободным, но он твоя добыча;
О, насколько лучше было бы ему умереть!
— Ну почему же? – усмехнулась Эльза Рудольфовна и забычковала сигарету о свой безумно дорогой рабочий стол. – Интересно, переделал ли он про единорога?
Сквозь темное марево из-за горизонта
Появляется Единорог.
Он символ нового мира.
— Хрена с два! – покачала головой первый заместитель министра. – Единорог был символом совсем не этого мира, мира злых и страшных, но в чем-то величественных сказок, исчезнувших в туманной дымке прошлого. Все-таки Сема был прав: символ этого мерзкого мира, в котором мы живем именно Бобровыхухоль, как не противно это признать! Придется печатать его книгу в авторской редакции!
Творческая интеллигенция
В сравнительно небольшом кабинете Семена Ивановича было полно народа: и признанные (по крайней мере, сами собой) литераторы, и те, кто еще только судорожно искал этого самого признания. Атмосфера была самой что ни на есть демократичной: кто-то курил, стряхивая пепел прямо на ковер, который, казалось, именно из этого пепла и был изготовлен; кто-то распивал водочку, имея закуску, из расчета одно яблоко–китайка на бутылку, кто-то спорил, кто-то декламировал стихи. Наверное, никто кроме Семена Ивановича не выдержал бы присутствие стольких людей, да еще таких неспокойных на пространстве двадцати квадратных метров, а он не только преспокойно терпел, но, казалось, даже и не замечал ничего вокруг, усердно сочиняя письмо губернатору – Сергею Ильичу Кротову.
Написав, Семен Иванович постучал ложкой по стакану, из которого пил сладкий чай, которым имел обыкновение запивать водку. Стук означал, что требуется тишина. Все замолчали. Оглядев собравшихся, предводитель писательства огласил текст своего письма: «Многолюбезнейший Сергей Ильич! Вы как луч света в темном царстве порока и бездуховности, в котором нет места пониманию искренних и глубочайших порывов души человеческой. Лишь на Вас мы упование наше возлагаем. Вот уже многие годы организация наша, включающая в себя лучших творческих людей города этого, издает сборник объединенный, выпуск коего чистейшие движения душ творцов пространства словесного до широких масс народных доводит. Однако, мир этот многоскорбный, все лучшее, что есть в жизни человеческой губящий, и здесь наше делание доброе погубить пытается. И мелочь ведь какая: каких-то ста тысяч рублей не хватает нам на издание благого сборника сего! – тут Семен Иванович прервался и хитро подмигнул собравшимся: – На самом деле восьмидесяти, но нужно же еще двадцатку на пропой накинуть! – и продолжил читать: – Не откажите, милостивый благодетель наш Сергей Ильич, в маленькой просьбе сей, Вам как меценату и человеку душу широчайшей вполне понятной».