Сломленные
Шрифт:
Пол
— Всё будет хорошо, Мистер Пол.
Уверен, Линди убеждает скорее себя, чем меня. Но я всё равно чуточку цепляюсь за её слова.
— Да, всё будет отлично, Линди, — отвечаю я, вымучивая улыбку. Вот к чему мне частенько приходится прибегать в последнее время. К вынужденным улыбкам. В тех случаях, когда я утруждаю себя попытаться.
Она опускает руку на толстую кипу бумаг.
— Я вырвала все самые лёгкие рецепты. С ними вы сможете приготовить что-нибудь в воскресенье, а потом всю неделю доедать оставшееся, а ещё состряпать ужины
Я накрываю её руку своей и слегка сжимаю, отчего удивлённый взгляд Линди устремляется к моим глазам. За всё то время, что она проработала на мою семью, я не помню, чтобы касался её хоть раз, но в данный момент мне кажется это правильным.
— Спасибо, — говорю я тихо. — За всё.
О Господи. Она сейчас расплачется, это заметно по дрожащему подбородку и тому, как она продолжает переводить взгляд с одного угла потолка на другой.
— Может быть, это неправильное решение, — чуть слезливо произносит она. — Может быть…
— Нет, — отвечаю я, отклонившись и придав голосу дружелюбности, при этом оставляя суть непреклонной. — Ты заслужила свою пенсию, Линди. Ты и Мик, вы оба.
И это правда, но я не упускаю, насколько удачно выбрано время. Спустя почти две недели после ухода Оливии обиженные Линди и Мик передали мне свои заявления об уходе. Со словами, что сказать мне об этом лично было обычной вежливостью, ведь зарплаты им выплачивал мой отец, и именно ему на самом деле они должны заявить об увольнении.
Но мне известна подлинная причина, почему они загнали меня в угол кабинета в тот день. Это не было формальностью. Так они доносили до меня свои мысли.
Так они объяснили мне, что, отпустив Оливию, я отпускаю и их.
Другими словами, если мне хочется жить одному, тогда придётся делать это в полном одиночестве.
Фишка в том, что я не считаю их предателями. Конечно, они начали поддерживать меня задолго до того, как в поле зрения появилась Оливия. И даже когда очередные сиделки, которых отец присылал ко мне, сбегали, мои подчинённые оставались верны мне. На первый взгляд, изменений в сценарии быть не должно. Теоретически, нам стоило бы вернуться к тем временам, когда нас было трое: они не становятся на моём пути, а я отношусь к ним с большей долей любезности, чем выказываю остальному мир.
Но их это больше не устраивает, и я этому рад. Они всегда заслуживали большего, выказывая слепую преданность неприветливому зверю, который в худшие дни едва ли мог вымолвить простое «спасибо».
— Мы будем совсем близко, — произносит Линди, восстанавливая самообладание. — И вы можете приехать на Рождество, если хотите. Всего сорок пять минут езды. Вам всегда будут рады.
— Я буду в порядке, Линди. Со мной всё хорошо.
Ложь. Мне так далеко до «хорошо», что для описания этого даже нет подходящего слова. Но я уже два года не праздновал Рождество, и не собираюсь начинать сейчас. Когда я сказал отцу не приезжать на праздники, его разочарование практически
Когда они научатся ничего не ждать от меня?
— Мистер Пол… Пол… — исправляется она, осознав, что уже не работает на мою семью.
«Не надо», — безмолвно молю я Линди. Но она не внимает моей немой реплике. Как и все остальные.
Ну, кроме Оливии. Но она уехала. Уехала около месяца назад, не прислав ни единого сообщения или электронного письма. Я даже не знаю, где она сейчас.
— Пол, — продолжает Линди, приблизившись ко мне, сидящему на тумбе, и встав рядом с таким видом, будто хочет коснуться меня, но сдерживается. — Я знаю, сейчас… всё безрадостно. У меня складывается ощущение, словно вас все покидают. Но вы же понимаете, да?
Честно говоря, нет. Не понимаю. В смысле, я осознаю, почему людям не хочется находиться рядом со мной. Мне всегда было интересно, почему Линди и Мик торчали здесь, особенно раньше, в те дни, когда я вёл себя ужаснее всего.
Такое ощущение, будто Оливия каким-то образом своим колдовством «жестокости из милосердия» подала пример другим.
Кали тоже со мной не разговаривает.
Не думаю, что Оливия рассказала другим о случившемся. Она уехала через час после прощания со мной.
Но её бегство оставило ясное послание: если зверь хочет быть один, то пусть остаётся.
Пофиг. Со мной всё будет отлично. Линди права, у меня хорошо получается готовить яйца. Я могу обжарить говядину для тако или ещё что. Могу вскипятить воду для макарон.
Всегда есть еда навынос. Если моя нога выздоровела достаточно, чтобы бегать, то отлично справится и с педалями в машине.
Не то чтобы я много бегаю. Пробежки больше не доставляют мне удовольствия. Даже их она у меня отняла.
Когда-то я любил их за уединение. А сейчас? Сейчас они приносят лишь чёртово чувство одиночества.
— Ты заботишься о себе, Линди, — произношу я, игнорируя её вопросительный взгляд.
А потом совершаю немыслимое: обнимаю её. Я обнимаю её. И разрешаю ей ответить тем же.
Она удерживает объятья слишком долго, и, возможно, я тоже. Линди больше всех приблизилась к статусу моей матери после смерти моей настоящей.
Но я не даю себе так думать. Увольнение сотрудника — это одно. Но уход псевдо-родителя? Сокрушительно. Поэтому я не смею об этом думать.
— Вам нужна помощь, чтобы перенести вещи в машину? — отстранившись, осведомляюсь я, отчаянно пытаясь сменить тему.
— Нет, Мик позаботился об этом утром, — отвечает она, поправляя шарф и снова выделывая тот финт глазами.
— Где же Мик?
Линди возится с шарфом, имитируя ещё б'oльшую увлечённость и не встречаясь со мной взглядом.
Я прищуриваюсь.
— Линди.
— Что ж…
Я тяжело вздыхаю, понимая.
— Мой отец в городе, верно? И Мик поехал забрать его из аэропорта.
— Да, — признаётся Линди с робкой улыбкой. — Кажется, Мику захотелось оказать услугу напоследок.