Слова и музыка
Шрифт:
– Сколько за песню? – пристально глядя мне в глаза, поинтересовался Ашот.
– Триста, – высчитал я рублёвый эквивалент тогдашних десяти долларов.
– Это за первые три – аванс, – кивнул продюсер и отсчитал девять стодолларовых купюр.
Девятьсот долларов в руках голодного студента-музыканта способны оправдать самый дикий абсурд. После такого аванса я готов был выслушивать утопические обещания Ашота относительно моих сольных концертов в «Мулен руж» и концертном зале «Олимпия». Уж если армяне взялись поднимать французскую
Продюсер Ашот познакомил меня с Лёвушкой, которого нашёл за звукорежиссёрским пультом в гей-клубе «Шанс», снял нам студию на шоссе Энтузиастов, где Лёвушка в свободные ночи подрабатывал сторожем. Платил Ашот за каждый вальс авансом. Постоянно напоминал о горящих сроках, но всякий раз тормозил работу многочасовыми разговорами о наполеоновских планах армянской диаспоры.
– Покажем лягушатникам, как надо их музыку играть! – торжествующе потрясал кулачками продюсер. – Давай, дорогой! Раз-два-три…
– Жанна, если Ашот не врёт, я приглашу тебя на мой парижский концерт… – аккордеонная трель утихла в ожидании ответа.
– Ах, мой Пьеро, я буду занята. Во время концерта мы с тобой пойдём гулять по Булонскому лесу.
ххх
– Пётр, вы не в настроении, почему молчит ваш инструмент? – спросил Лёвушка в середине ноября, когда ржавые челюсти промзоны зачавкали первым снегом.
– Жанна пока не пришла…
– Начните, пожалуйста, мне очень холодно, а когда звучит ваша музыка…
В тот день Лёвушка позволил себе говорить во время моего исполнения. Его голос звучал в наушниках, в ответ звучала музыка.
– В Париже сейчас тепло… Плюс семнадцать – по радио передавали… Я вышел сегодня из метро «Авиамоторная» и расплакался… Здесь, в Москве, слякоть и воняет всяким непотребством, а так хочется запаха жареных каштанов… Как вам удаётся сыграть их аромат, Петр? Вы не поверите, но я его чувствую… Когда вы с Жанной будете заказывать каштаны, возьмите и для меня… Только не сворачивайте на Монпарнас… Опять она к вам пристаёт!.. Гадкая девчонка… Скажите ей, что я ревную… И ей от меня привет… Ох, начинается, опять я буду слушать ваши плотские утехи…
ххх
Ашот торжественно расплатился за девятый вальс и мгновенно сгорбился под тяжестью роскошного армянского носа.
– Деньги кончились… – грустно произнёс продюсер.
– Мы бесплатно допишем диск, – синхронно выдохнули мы с Лёвушкой.
– А за студию платить, за тираж, за упаковку… – развёл руками Ашот.
– Как же национальная гордость Франции? – поинтересовался я.
– На каждую гордость есть внуки дедушки Шарло…
ххх
Пару недель Лёвушка почти каждый день приходил ко мне в переход. Специально для него я играл наши вальсы. Он прятал слёзы.
Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три… Я считал про себя, чтобы успокоиться. Лёвушке просто, всплакнул – и полегчало. Мою боль не выплакать. А играть о ней… – становится только больнее.
– Мы больше не увидимся, я уезжаю, – сообщил он перед Новым годом.
– Далеко?
– Вы не поверите, Пётр.
– В Париж?!
– Только мне страшно. Вдруг он не такой, как в ваших вальсах…
– Лёвушка, он – Париж, а уж если нет – у тебя есть наши записи.
ххх
Французские вальсы – не самый доходный репертуар в московском метро. За них не кидают денег в шляпу. Публика предпочитает либо уголовный жанр, по неведомой причине именуемый «шансоном», либо что-то омерзительно-попсовое из телеэфира. Удивительно, но за десять с небольшим лет моих концертов в московском «МетропОлитен», пристрастия публики практически не изменились. Я играл мюзеты редко, когда становилось особенно тошно. Обычно под вечер, перед уходом домой. Вальсы похожи на шампанское: мгновенное опьянение и столь же стремительно накатывающее похмелье. С головными болями, депрессией, социофобией. Но несколько минут мюзета стоят любого похмелья.
– Скажите, как мне, пожалуйста, ехать на метро… «Шоссе Энтузиастов»,– спросила очаровательная шатенка, дослушав вальс, и аккуратно положила в шляпу бумажный доллар.
– Жанна?..
ххх
– Пьер, как ты можешь знать все мои сны? – поражённая подробностями, девушка пыталась найти хоть одно несоответствие.
– Я их придумал, пока записывал вальсы.
– Покажешь мне студию?..
Свет на заброшенном заводе отключили полностью. Пришлось вернуться к метро и купить фонарик, чтобы отыскать две крошечные комнатки нашей студии, не переломав ноги. Аппаратуру на радость паукам не вывезли. Решив устроить Жанне полное погружение в её сны, я расчехлил аккордеон.
– Удивительно… Словно я уже была здесь… – дрожащим голосом проговорила девушка из темноты.
Была… В каждой мелодии, в каждом звуке… Без тебя ничего бы не произошло. А вдруг, ты была в этой студии единственным реальным персонажем?
– Пьер… – её руки легли мне на плечи, скрутив мелодию вальса в волшебный клубок.
Какой трепетной и нежной может быть первая близость в подвале заброшенного завода в промзоне на шоссе Энтузиастов…
ххх
Ответный визит в страну грёз случился несколько месяцев спустя. В канун Рождества взволнованная Жанна встретила меня в аэропорту «Шарль де Голль», ей безумно хотелось, чтобы мои фантазии тоже совпали с реальностью.
Париж трясло арабскими демонстрациями, мы постоянно натыкались на перевёрнутые горящие автомобили. Когда нас ограбила стайка смуглых парней с повязками на лицах, погружение в реальность окончательно разочаровало. Как спасение, где-то на периферии сознания появились звуки вальса-мюзета. И я, наконец, узнал Париж. Мой Париж. Наш… Жанна это мгновенно почувствовала.