Словесное древо
Шрифт:
94-95.
рактера. Теперь в Есенине Клюев не приемлет почти всё, включая и саму смерть (в
факте самоубийства он, как и все его современники, не сомневался): «Мужики много,
много терпят, но так не умирают, как Есенин. И дерево так не умирает... У меня есть,
что вспомнить о нем, но не то, что надо сейчас. У одних для него заметка, а у меня для
него самое нужное — молитва» К Совсем не высокого теперь он мнения о творческом
потенциале своего меньшого
о неблаговидном поведении своего «Сереженьки» в быту. Тем более, что тема эта стала
достоянием целой отрасли «есениноведения», где Клюев представал в достаточно
9
очерненном виде, чего, кстати, требовало официозное отношение к нему как «чуждому
элементу».
Все эти нелицеприятные суждения, несомненно, являются проявлением прежде
всего горечи Клюева по поводу его неоправдавшихся надежд на мессианский путь
Есенина как выразителя сокровенных творческих сил и самой «звездной» судьбы
России, который сбился с этого пути, поддавшись влиянию враждебных ей сил,
легкомысленно отнесся к своему дару, за что и поплатился творческим оскудением и
душевным измельчанием. Впрочем, при оценке этих суждений следует принять во
внимание тот факт, что высказаны они только в жанре «презренной прозы», а не
поэзии, в которой Есенин в то же время возносится Клюевым на недосягаемую высоту
(поэмы «Плач о Сергее Есенине», «Песнь о великой матери», стихотворение
«Клеветникам искусства»). Не допуская снижения образа своего друга в поэзии, Клюев
словно исходил из некоего еще не сформулированного закона, согласно которому
последняя правда всегда будет оставаться за более верным и прочным поэтическим
словом, по сравнению со словом прозы. В итоге же, освободившись от всего личного и
болезненного, Клюев остался высоким ценителем есенинской поэзии. Не случайно,
высказываясь о живущих в нем, как в художнике, «заветах» искусства и красоты,
своего меньшого песенного собрата он называет в ряду великих - от внуков Велесовых
до Андрея Рублёва, от Даниила Заточника до Посошкова, Фета, Сурикова, Бородина,
Врубеля и меньшого в шатре Отца - Есенина» («Заявление в Правление Всероссий-
ского Союза советских писателей», 20 января 1932).
Сны Клюева являют собой феномен жанра (встречающегося и у других
художников), в котором роковые силы бытия настолько овладевают духовной
личностью, что начинают оформляться в ее творчестве как бы вне всяких писательских
усилий с их замыслами, намеренным фантазированием и формальными приемами. Они
возникают из
1 См.: Михайлов А.
Север. 1995. № 11-12. С. 151.
таинственных глубин духа в виде провидческих наитий и видений. Именно такого
рода откровениями насыщены записи снов Клюева, в которых дает о себе знать тревога
за собственную жизнь, предчувствие неизбежной гибели. «В эту зиму больше
страшные сны виделись...» - предваряет он рассказ об одном из снов 1928 года. Но
обобщение это может быть отнесено и ко всем снам поэта 1920— 1930-х годов. Не
случайно большинство из них сопровождается мотивом опасного места. Часто видится
Клюеву кровь. И неизменным почти во всех снах выступает мотив бегства в поисках
спасения от преследователей — убийц и палачей. В награду сновидцу за муки и
страдания дается радость спасения. При этом важнее для него не столько осознание
своей спасенности, сколько само спасительное место, в которое он попадает.
Расположение этих точек на осях духовного мира поэта весьма по-клюевски
определенно и примечательно. Прежде всего это, разумеется, всё соотносимое с
православными святынями, со «Святой Русью».
Многие сюжеты и образы клюевских снов могут нами теперь осмысляться как
провидческие, и среди них — о том же Есенине, например, в январском сне 1923 года с
видением есенинской гибели. При этом рассказчик поясняет, что виделся ему этот сон
дважды: «Первый раз еще осенью прошлого года», а затем «этот же сон нерушимым
под Рождество вдругоряд видел я. К чему бы это?» Ответ последовал трагической
ночью с 27 на 28 декабря 1925 года, когда в гостинице «Англетер» Есенин был найден
мертвым. В следующем страшном сне о Есенине, приснившемся Клюеву на 1 января
1926 года, всё понятно: он вполне в духе христианских представлений о грехе
самоубийства и посмертной кары за него. Другое дело последний из снов о поэте,
10
приснившийся Клюеву в 30-е годы, как бы в преддверии уже и собственной гибели.
Идет будто бы сновидец по бескрайнему ледяному полю, в которое по самую голову
вбиты люди. Среди них он натыкается на знакомый взгляд, такой же, как все, непереда-
ваемо ужасный... «Я узнал одного из моих собратьев-поэтов, погибшего от собственной
руки, по своей упавшей до бездны воле... Он тоже узнал меня, умоляюще кричал о
помощи, но я сам изнемог в этом мертвяще ледяном вихре... Я опустился на колени и,
весь скованный судорогой, проснулся... Я его узнал...»1 Речь здесь идет явно о Есенине,