Шрифт:
Виктор ПРОНИН
СЛОВЕСНЫЙ ПОРТРЕТ
Едва ли не каждый день пользуемся все мы словесным портретом. Описываем друзей, знакомых, продавцов, с которыми поругались, девушек, с которыми познакомились, описываем обидчиков и благодетелей, самих себя описываем, договариваясь о встрече по телефону, и настолько поднаторели в этом, что бывает достаточно двух-трех определений, чтобы мы безошибочно узнали человека в тысячной толпе у метро или стадиона. Достаточно бывает сравнить человека с птицей, погодой, предметом домашнего обихода и мы уверенно узнаем его в чужих коридорах, кабинетах, приемных.
Стоит
Итак, кого же искали?
Искали высокого молодого парня, около двадцати лет, темноволосого и улыбчивого. Он развязен и нагловат, его манеры могут показаться даже вульгарными. На нем полусапожки примерно сорок третьего размера, черная куртка из кожи или заменителя, меховая темная шапка, синие джинсы. Он вступает в контакт, готов переброситься словечком с незнакомым человеком, явно ценит себя выше окружающих. Но самый заметный признак - рост. Все свидетели дружно отмечали, что он явно выше их, то есть, рост его около ста девяноста сантиметров. Человек этот, по всей вероятности, при деньгах.
С портретом были ознакомлены соседи, дружинники, вольные и невольные участники вчерашних событий, следователи, оперативные работники, водители, постовые. Распространение словесного портрета можно сравнить со своеобразной сетью, наброшенной на городок. Вряд ли прошло более двух часов, а жители уже хорошо представляли, кого именно ищут.
Нет, к тому времени не было снято подозрение с младшего Жигунова, еще допрашивали Борисихина, а кавказец угрюмо и сутуло мерил шагами коридоры отделения внутренних дел - он мог понадобиться каждую минуту для уточнения той или иной детали, здесь же толкалась и Борисихина. И незримо скорбными тенями маялись в полутемных печальных коридорах погибшие вчера люди. Они-то знали все, но не могли принять участие в поисках, как бы передоверив это живым.
Дело осложнялось тем, что никто из побывавших накануне в доме Жигунова не знал пятого собутыльника. Во всяком случае" все так утверждали. Такие нравы царили в доме - достаточно было прийти с бутылкой и ты уже свой человек. Червивка позволяла легко пройти сквозь плотные без щелей ворота в любое время суток. Она становилась способом знакомства, представляла человека с Наилучшей стороны, устраняла недоразумения, помогала понять и простить любого.
С этим надо согласиться - бутылка создавала ту самую видимость дружбы и теплых товарищеских отношений, к которым все стремятся и которых всем нам недостает. Не хватало человеческого участия и этим людям. Вряд ли стоит все сводить к огульному их заклеймлению. Не у каждого есть интересная работа, не всем удается заниматься любимым делом, не всем повезло сохранить и приумножить друзей - а не в этом ли смысл жизни? Что еще может сделать нас счастливыми, как не друзья и увлеченность? И, куда деваться, бутылка дает такую иллюзию. Призрачную, недолгую, обманную. Да, она убеждает на какое-то время, что жизнь интересна, что сами мы не лыком шиты, а за столом сидят люди, готовые понять нас, восхититься нами, воздать нам должное. И в голову не приходит, что человек, сидящий напротив, осоловело смотрит не столько тебе в глаза, сколько на увесистый молоток с промасленной ручкой и улыбчиво прикидывает прочность твоего черепа...
И, наконец, первый успех. Его не могло не быть, учитывая размах работы. Рискнув, можно даже сказать, что успех был неизбежен.
Раздается не очень уверенный стук, и в кабинет, где расположился штаб следствия, несмело, уж больно начальников наехало много, протискивается сержант местной милиции.
– Разрешите войти?
– Докладывайте, - бросил Белоусов. Наступила пауза, присутствующие повернулись к сержанту. Все ждали новостей, все были готовы к ним и нетерпеливость проявлялась даже в служебных словах.
– Да особенно-то и докладывать нечего, - начал сержант.
– Дело в том, что я, вроде, видел этого.., длинного, которого ищем.
– Где?
– выдохнули едва ли не все, сидящие за столом. Можно было ожидать чего угодно, но чтобы вот так просто пришел человек и доложил, что видел... На это и надеяться боялись.
– Где вы его видели?
– спросил Зобов, стараясь говорить спокойно.
– Это... У себя дома, - сказал сержант и замолчал, ожидая следующих вопросов.
– Когда?
– Вчера. Утром.
– Обстоятельства?
– Это... Пришел, постучал... Я вышел. Спрашиваю, чего нужно. Он вроде того, что удивился, когда меня - увидел, вроде того, что ожидал увидеть другого... Говорит, Дергачев нужен. Тот самый Дергачев, Анатолий... Который погиб.
– Почему же он пришел к вам?
– Я тоже думал... А потом догадался. Все очень просто. До меня именно в этой квартире жил Дергачев. Вот парень и пришел.
– Он, видимо, надеялся, что Дергачев и поныне там живет. Я так думаю.
– Вы дали ему новый адрес Дергачева?
– Дал, - кивнул сержант.
– Кто ж знал, что так все кончится... Дергачев, когда переселялся в дом к старику Жигунову, приходил несколько раз за вещами... Вот тогда мы с ним и познакомились, тогда он мне и сказал, где будет жить.
– Так, - протянул Гурьев, удовлетворенно оглядывая всех.
– Так. Это уже кое-что, а, Виктор Алексеевич?
– улыбнулся он Белоусову.
– Проходите, сержант. Садитесь. Будем говорить подробно. В котором часу он приходил?
– Утром. Часов в десять... Я так думаю. Перед этим я дежурил, торопиться мне было некуда... Откровенно говоря, еще спал. А тут он. И по описанию все сходится. Я бы еще добавил это.., усики.
– Большие?
– быстро спросил Белоусов, который сам носил усы, большие, чуть закрученные, настоящие усы. И, надо понимать, разбирался в их форме, размере, характере.
– Да нет, какие там большие, - сержант махнул рукой.
– Их, в общем-то и усами назвать нельзя.., так, пушок. Знаете, как бывает, когда человек еще и не брился... Молоденькие, жиденькие усики. И это... Шарф. Пушистый такой, хороший шарф.