Слово и событие. Писатель и литература (сборник)
Шрифт:
Со своей стороны М. М. Бахтин мог бы тут нам возразить, что наоборот говорить о присутствии события в слове значит превращать слово в мифическую величину. Путь наделения слова «всеми культурными значимостями – познавательными, этическими и эстетическими», ведет слишком далеко, вплоть до «слова, которое было в начале». Тогда получится нехорошее, «что кроме слова в культуре вообще ничего нет, что вся культура есть не что иное как явление языка, что ученый и поэт в одинаковой степени имеют дело только со словом» [48] .
48
М. М. Бахтин. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве // Литературно-критические статьи. М., 1986, с. 62.
Мы встаем перед загадкой. Ведь наделял слово всеми культурными значимостями как раз сам Бахтин, причем примерно в те же самые годы. Выпишем полнее цитированное выше: «Язык исторически вырастал в услужении у частного мышления и поступка […] Для выражения поступка изнутри [!] и единственного бытия-события, в котором совершается поступок, нужна вся полнота слова: и его содержательно-смысловая сторона (слово-понятие), и наглядно-выразительная (слово-образ), и эмоционально-волевая (интонация слова) в их единстве» [49] . «Философия поступка» – 1920–1924, «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» – 1924. В бахтинском внезапном согласии с тем, что изучать природу слова «надо совершенно независимо от задач
49
См. выше прим. 19.
50
М. М. Бахтин. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве // Литературно-критические статьи. М., 1986, с. 63.
51
Saussure F. de. Cours de linguistique g'en'erale. Ed. Critique par R. Engler. T. I. Wiesbaden 1968, 1766: 244, 4 La linguistique n'est pas toute simple dans son principe, dans sa m'ethode, parce que la langue n'est pas simple. Malgr'e qu'elle paraisse fort pr`es de nous, la langue est difficilement saisissable. Rien de plus d'ecevant qu'une langue. Contrastes innombrables. Quoi de plus et de moins arbitraire que les mots! et pourtant on ne peut y changer quoi que ce soit. Quoi de plus changeant – quoi de plus stable! Fixe jusque dans le d'etail le plus minime – et pourtant nous ne comprenons – langue d'il y a une douzaine de si`ecles. Donc objet scientifique tr`es sp'ecial. Aspects de tous genres en partie contradictoires. Rien de comparable `a la langue.
52
Saussure F. de. Cours de linguistique g'en'erale. Ed. Critique par R. Engler. T. I. Wiesbaden 1755: 242, 2.
53
Saussure F. de. Cours de linguistique g'en'erale. Ed. Critique par R. Engler. T. I. Wiesbaden 1814:250, 5.
54
Saussure F. de. Cours de linguistique g'en'erale. Ed. Critique par R. Engler. T. I. Wiesbaden 164-165.
55
Saussure F. de. Cours de linguistique g'en'erale. Ed. Critique par R. Engler. T. I. Wiesbaden 1808: 249, 4.
56
Saussure F. de. Cours de linguistique g'en'erale. Ed. Critique par R. Engler. T. I. Wiesbaden 1814: 250, 5.
И еще загадка. В книге В. Н. Волошинова «Марксизм и философия языка», в которой Бахтин по крайней мере участвовал, язык хотя и назван материалом, но вовсе не в смысле «слуги», а в смысле необходимой среды «реализации» сознания [57] . Больше того: «Сознание […] только жилец, приютившийся в социальном здании идеологических знаков». С одной стороны, «не переживание организует выражение, а наоборот, выражение организует переживание, впервые дает ему форму». С другой стороны, эта форма сильнее всякого содержания. «Язык […] внутреннюю личность […] создает […] Не слово является выражением внутренней личности, а внутренняя личность есть выраженное или загнанное внутрь слово» [58] . Причем имеется в виду вовсе не то что слова определенного языка своими смыслами, взаимными отношениями и пожалуй еще звучаниями как-то внедряются в сознание и начинают его формировать. От такой мифологизации языка Бахтин далек. Он знает, что «речевое сознание говорящих […] с формой языка, как такой, и с языком, как таким, вообще не имеет дела […] Мы […] никогда не произносим слова и не слышим слова, а слышим истину или ложь, доброе или злое, важное или неважное, приятное или неприятное и т. д.» [59] .
57
В. Н. Волошинов. Марксизм и философия языка. Л., 1930, с. 15.
58
В. Н. Волошинов. Марксизм и философия языка. Л., 1930, с. 86.
59
В. Н. Волошинов. Марксизм и философия языка. Л., 1930, с. 71.
Проблема не в том, что тезисы «язык создает внутреннюю личность» и «сознание не имеет дела с языком как таковым» у Бахтина плохо вяжутся между собой. Противоречия тут на самом деле еще нет. Язык создает личность именно тем, что, исподволь ускользая в исполняемом им указывании, оставляет человека наедине уже не с окружением, с каким имеют дело в природе живые существа, а с миром истины и лжи, добра и зла, сути и несути, родного и чужого. Мир выходит в присутствие благодаря языку, который исчезает именно потому что отсылает к его захватывающему богатству. Благодаря отсылающему ускользанию языка совершается то, что Бахтин называет загадочно оброненным словом «событие мира» [60] .
60
М. М. Бахтин. Автор и герой в эстетической деятельности… с. 174.
Летуче отсылающая стрелка имени, знак блеснувшей ясности, приоткрывающей положение вещей, неприметно несет на себе всю философскую и поэтическую мысль. Бахтин несомненно видел это, когда писал что «единое полное слово может быть правдой». Знак указывает на вещь и исчезает в ней, как убираются леса, когда здание окончено, или вернее как искание тонет в находке, чтобы снова в ней ожить. Построенное здание может стоять уже и без лесов; находка поощряет к новому исканию. Слово пушкинского стихотворения «убирается», оставляя вместо себя «и город, и ночь, и воспоминания, и раскаяние» [61] , суть слова в отводе глаз от себя к сути дела. Суть дела никогда не дана в готовом виде, она проявляется по мере того как мы даем ей слово. Она не дает о себе знать если мы не идем ей навстречу. И мы не можем
61
М. М. Бахтин. Проблема содержания, материала и формы… с. 66–67.
Бахтин мог бы это тоже сказать, почти сказал, но говорит другое: «Все словесные связи […] превращаются во внесловесные архитектонические событийные связи» [62] . И это при том что художник идет по Бахтину же путем «имманентного усовершенствования» языка [63] . Язык, тем более в своей «усовершенствованной» сути, действительно «освобождает» от себя, больше того, он и есть освобождение нас для сути дела. Но именно потому что «событийные связи» присутствуют для нас благодаря незаметному и ненавязчивому указыванию, в котором суть языка, самоустранившееся слово неслышно продолжает сопутствовать им. Они не «внесловесны». Слово и дело в них слитны [64] .
62
М. М. Бахтин. Проблема содержания, материала и формы… с. 69.
63
М. М. Бахтин. Проблема содержания, материала и формы… с. 68.
64
Ср. выше конец статьи «В поисках слова» об А. А. Потебне.
В другом месте Бахтин и говорит, что есть «слово как средство (язык) и слово как осмысление», причем «осмысливающее слово принадлежит к царству целей […] как последняя (высшая) цель» [65] . Почему в своей «эстетике словесного художественного творчества» он выбирает забыть о том, что слово не обязательно материал и в своей сути даже никогда не материал, а показывание?
Скорее всего потому, что на дне современного художественного творчества, исследуемого его эстетикой, того сущностного слова, которое «больше меня самого» [66] , он не видит. Там вообще нет слова. Там тишина безмолвия. «Первичный автор» в человеке нового времени «облечен в молчание». Он говорил, когда мог вещать «прямым словом» авторитета. Но вещие пророки ушли из жизни [67] . Тот первичный автор был natura non creata [68] , несотворенная природа. Конечно, такая природа не ограничена местами и сроками и поэтому вовсе не обязательно должна уйти вместе с пророками. Она будет присутствовать в молчании. С тех пор, как на земле нет больше места для вещих пророков, их место занял писатель. Писателю неуместно вещать. Первичный автор, говорящий только прямым словом, через человека-писателя таким, а значит и никаким словом говорить не может.
65
М. М. Бахтин. Заметки // Литературно-критические статьи…, с. 521.
66
М. М. Бахтин. Заметки // Литературно-критические статьи…, с. 526.
67
М. М. Бахтин. Из записей 1970-1971 годов // Эстетика словесного творчества…, с. 336.
68
М. М. Бахтин. Из записей 1970-1971 годов // Эстетика словесного творчества…, с. 353.
Молчит только первичный автор. В писателе, вторичном авторе, затаенное молчание на месте невозможного прямого слова не слышно за косвенной речью.
Древнегреческий язык образовывал от слова , означавшего «говорить», но употреблявшегося в прозе только в будущем и прошедшем времени, причастие со значением «человек, который говорит», т. е. всего лишь проговаривает речи, не обязательно полностью в них участвуя. это речь, слово которой не выступает прямым свидетельством мысли. Всю словесность нового времени можно назвать по Бахтину такой иронией. Мысль в своей глубине погружена в молчание. Знаком того молчания звучит ироничное, оговорочное, иносказательное слово новых языков [69] .
69
М. М. Бахтин. Из записей 1970-1971 годов // Эстетика словесного творчества…, с. 336.
Ирония не просто сопутствует слову. Слово всего нового литературного процесса – ирония в широком смысле, косвенная речь, заранее настроенная на непрямоту. Пишущему субъекту нового времени таким образом опять же не удается своими силами создать полновесное событие. Настоящим событием осталось молчание первичного автора. Вся косвенная речь лишь посильное истолкование того молчания.
В «оговорочной речи нового времени» царит полная свобода. Но это тоже какая-то вторичная свобода, полученная после снятия ответственности за событие со слова, которое в ходе долгой и сложной эмансипации размежевалось с «авторитетом», вытолкнуло его из себя «с помощью пародийных антител». Всё в каком-то смысле к лучшему. Слово, требовавшее благоговейного непререкаемого повторения, замораживало мысль. Когда неприступные границы священного вещего слова были нарушены [70] , конца размножению нового иронического слова не стало. Знакам чего угодно есть предел насыщения. Знакам молчания предела нет, молчания никаким количе ством слов не исчерпать.
70
М. М. Бахтин. Из записей 1970-1971 годов // Эстетика словесного творчества…, с. 337.
Невольно спрашиваешь себя: не похожа ли ироническая бесконечная многоголосица современности на то, как в лихорадочном бреду множатся речи чьих-то уверенных голосов, заполняя всё пространство так, что становится тесно дышать?
Чудо
Читателя больших литературоведческих исследований Бахтина не покидает ощущение, что автор их работает в искусственном отстранении от того, о чем говорит. «О, природа! – кричит разбираемый Бахтиным Достоевский. – Люди на земле одни – вот беда!.. Всё мертво, и всюду мертвецы. Одни только люди, а кругом их молчание – вот земля!» Бахтин выслушивает это гоголевское по размаху, с заглядыванием в новые бездны, место Достоевского и говорит не об ужасе перед Ничто, не о трагическом ясновидении поэта, а о – мениппее [71] . Метания Достоевского, с кричащим надрывом, с горячечной невнятицей за порогом выразимого, с тоской по несказанному, Бахтин предлагает именовать техническим термином диалог или жаргонным философским противоположность. «Для Достоевского всё в жизни диалог, то есть диалогическая противоположность» [72] . Эпоха конечно вынуждала к шифровке мысли. Многих тогда условия заставили перегрузить слово иносказаниями до немоты. Бахтин помимо прочего был скован подчеркнутой техничностью, после символистской вольницы, нового литературоведения с его теориями жанра, типами сказа. Он не хотел быть меньше мастером литературоведческого дела чем все. На аномалию мира теоретик отвечал отрешенностью концепции, которую строил.
71
М. М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963, с. 207.
72
М. М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963, с. 59.